Оскорбление Бога. Всеобщая история богохульства от пророка Моисея до Шарли Эбдо

Даже если религия до некоторой степени потеряла значение в современном западном мире, это никоим образом не означает, что очернение священного в более широком смысле должно потерять значение. Мы вернемся к этому вопросу в последней главе.

Что такое оскорбление?

Так что же именно означает понимать богохульство как оскорбление священного? Вообще, что такое оскорбление? В самом общем смысле оскорбление можно определить как ранение, наносимое людям словами, жестами или другими символическими действиями[14]. Это ранение не является физическим, оно не причиняет прямой телесной боли. Конечно, есть много крайних случаев: пощечина может быть очень болезненной физически, но во многих случаях символическое унижение, которое она вызывает, будет казаться более серьезным, чем физическая боль. Помимо физического тела, у человека, очевидно, есть и второе, общественно-символическое тело, которое можно ранить словами.

Однако это еще не говорит о том, как именно работают языковые травмы. Философия языка знакома с речевыми актами, с помощью которых не только совершают высказывание, например что-то описывают, но которыми можно что-то «сделать». В своих классических лекциях «How to do things with words» («Как совершать действия при помощи слов») Джон Остин называет такие речевые акты перформативными. Примеры включают имянаречение («Я нарекаю тебя именем…») или заключение брака («Настоящим объявляю вас мужем и женой»). Здесь исполнение речевого акта лежит, так сказать, в нем самом; с помощью корректно высказанной формулы, произнесенной «правильным» человеком, совершается имянаречение или брак. Иначе обстоит дело с руганью, оскорблением или богохульством. Объявление типа «Настоящим я оскорбляю вас!», вероятно, вызвало бы веселье. Точно так же заявление типа «Я оскорбляю (или хулю) Бога!» вряд ли сработает сегодня[15].

Таким образом, даже обычное ругательство не является словесным оружием в том смысле, что при соответствующем употреблении оно не ранит так, как нож или пистолет. Между говорящим и адресатом уже существует широкий диапазон возможных интерпретаций таких слов, например, из-за большого диапазона градаций (между «придурком» и «огромной задницей»[16]). Но намерения «отправителя» также весьма разнообразны («Это не должно доходить до болевого порога!», «Меня не так поняли!», «Я не это имел в виду!»), и они сталкиваются с разной степенью чувствительности у адресата. Недвусмысленные, казалось бы, ругательства могут быстро потерять свой четкий смысл, грубое оскорбление вполне может послужить фамильярным обращением. И наоборот, замечания, которые кажутся внешне нейтральными, могут таить в себе тонкий, но все же эффективный ранящий потенциал, если они содержат неуважение или намеки на что-то постыдное. Таким образом, однозначность оскорбительной ситуации при ближайшем рассмотрении быстро теряется.

Здесь становится очевидным общее свойство человеческого общения: оно происходит, говоря социологическим языком, в условиях двойной контингентности. Это обычно становится ясным при использовании образа двух идеалтипических акторов (Ego и Alter) во взаимодействии лицом к лицу: на самом деле никакое действие и, следовательно, никакой социальный порядок не может возникнуть, «если Alter ставит его в зависимость от действий Ego, а Ego стремится связать свое поведение с Alter»[17]. Результатом был бы полный социальный паралич. Из-за этого два партнера вынуждены договариваться о смысле своего общения в процессе проб, в котором их ожидания, опыт, культурные горизонты постоянно корректируются. Только через этот процесс договоренностей вообще конституируется социальный мир. Эта модель позволяет правдоподобно оценить, насколько велики возможности интерпретации, особенно в случае предполагаемых оскорблений: они варьируются от оправдания («Это ты начал!») вплоть до отрицания оскорбления, от демонстративной обидчивости («Но ведь это действительно зашло слишком далеко!») до железного терпения, от скандала до иронии.