Осквернитель

– Да идем же! – забеспокоился Эдвард. – Надо убираться отсюда!

Я открыл глаза, и лучник испуганно попятился.

– Свят! Свят! Свят! – забормотал он.

Несколько раз моргнув, я избавился от неприятной рези в глазах и уже совершенно спокойно спустился на первый этаж. Боль отступила, выкачанные из нечистых остатки Скверны заморозили ушибы и ссадины, и все же пальцы так и не обрели былой чувствительности, ноги толком не гнулись, и приходилось контролировать каждый вздох. А забудусь – задохнусь.

Мы вышли на улицу, там я помассировал лицо и вновь повернулся к Эдварду:

– Теперь как?

Он вгляделся в мои глаза и с облегчением выдохнул:

– Порядок! – Но предупредил: – Ты поосторожней, а то так и до костра недалеко.

– Костер ближе, чем ты думаешь, – невесело усмехнулся я, глядя на охвативший запястье браслет, угольную поверхность которого пятнали лишь редкие проблески серебра.

Еще самую малость потемнеет – и отец Вильям сделает все, дабы исполнить свое обещание и отправить меня в монастырь. За ним не заржавеет.

И это пугало. Действительно пугало, пугало куда сильнее, нежели риск подняться на эшафот. Смерти не избежать никому, но вот лишиться собственной души – это по-настоящему жутко. Мне ведь не тесная келья грозит, мной настоящие мастера своего дела займутся.

– Себастьян! – обернулся Эдвард, забираясь в подъехавшую к нам карету. – Ты идешь?

– Иду.

Я влез следом и обессиленно развалился напротив растрепанного и запыленного Густава. Ни слова ему не говоря, достал из ящичка бутылку полынной настойки, выдернул пробку и, запрокинув голову, приложился к горлышку.

В несколько длинных глотков влил в себя едва ли не половину бутыля, а потом внутри взметнулось жгучее пламя, меня скрутило, легкие начал рвать злой кашель, и непонятное оцепенение сгинуло без следа. Теперь я вновь в полной мере ощущал свое тело, каждый бесов ушиб, каждую клятую ссадину. Но крепкий алкоголь уже ударил в голову, там мягко зашумело, и неприятности последних дней понемногу поблекли, разочарование сменилось глухим раздражением, страх – желанием отомстить.

И отомщу – да. Знаю как…

– Дай сюда! – Густав забрал бутылку и хлебнул полынной настойки. Скривился, передал выпивку лучнику и стиснул кулаки столь яростно, что хрустнули костяшки пальцев. – Я эту тварь… – прохрипел он. – Я эту сволочь…

– Знаю, знаю, – Эдвард пить не стал и вернул бутылку мне, – на куски голыми руками порвешь.

– Нет, – вдруг опроверг это предположение чернокнижник. – Нет, друг мой, я к этому выродку даже близко не подойду. Видел, что он с моими рабами сделал? Не хочу разделить их участь, знаете ли…

– А как же дочь? – удивился Рох.

Густав Сирлин хмуро глянул на него и язвительно поинтересовался:

– С каких это пор полководец идет впереди войска?

Я смочил полынной настойкой чистую тряпицу и осторожно протер ссадину на скуле.

– Карл Вадер где? – спросил, тихонько зашипев от боли.

– Остался присмотреть за складом.

– Хоть обыскали склад-то?

– А сам как думаешь? Обыскали, конечно, – хмыкнул Эдвард Рох. – Нашли каморку, где держали одного или двух человек, но пустую.

– Бесы! – охнул я и уставился на Сирлина: – Как ты мог упустить экзорциста?

Густав только плечами пожал.

– Этот твой экзорцист – полный псих, – заявил он. – Истово верит в Изначальный Свет и отлично управляется с Тьмой. Даже не спрашивай, как это может сочетаться в одном человеке.

– Осквернитель? – пошутил я.

– В нем самом нет ни Света, ни Тьмы, – возразил Сирлин. – Он обычный человек. Только больной на всю голову.

– Раздвоение личности?

– Не знаю, Себастьян, даже не знаю. На меня он произвел впечатление необычайно цельной натуры.

– Честно говоря, на меня тоже, – вздохнул я, осторожно ощупал отбитые ребра и усмехнулся: – Сделал он тебя?

– Если солдат проигрывает схватку – это конец; если полководец проигрывает сражение – война на этом не кончается.

– Да хватит уже, а? Что там у вас стряслось?

– Я не стал его преследовать, – просто сказал Густав, – а он не стал пытаться меня добить.

Тут карета остановилась, я распахнул дверцу и выбрался к сидевшему на каменной скамье Хмурому. Головорез с аппетитом лакомился завернутым в тонкую лепешку ломтем копченого мяса и казался полностью поглощенным этой немудреной трапезой.

Я осторожно опустился рядом с подручным и спросил:

– Ну как?

– Обошли лекарей, все будто воды в рот набрали, – сообщил Хмурый. – Молчат как рыбы.

Сравнение это вызвало у меня вполне понятное беспокойство.

– Как рыбы? Надеюсь, ты их не…

– Не пришлось, – усмехнулся головорез. – Принявшие истинную веру пахартцы не очень-то любят своих упорствующих в язычестве собратьев, и упоминание о посвященной Ашну Черному сразу развязало им языки.

– И?

– Поговаривают, один из местных хирургов некоторое время назад зачастил в «Золотой лотос».

– Но это как раз вполне объяснимо, разве нет?

– Он зачастил туда задолго до того, как мы отрубили руку владельцу заведения. Точно никто не помнит, но речь идет о конце зимы или начале весны.

– Тогда все сходится, – усмехнулся я и спросил: – Есть рядом с «Золотым лотосом» какой-нибудь наш притон?