Ослепленная правдой

Вот в этой сладкой одури пребывал и первый слепец, и все же это было не совсем так. Да,  он сидел с закрытыми глазами и следил за нитью повествования более чем рассеянно, но  задремать не давала ему недавно высказанная идея о необходимости перебраться всем на лоно  природы, ибо она, идея, а не природа, казалась ему глубоко ошибочной, как это так бросить  квартиру, за нею, сколь бы ни был симпатичен писатель, надо бы все же присматривать,  наведываться туда время от времени. И потому ясно, что первый слепец не спал, а бодрствовал,  и если нужны еще доказательства, то наилучшим и убедительнейшим из них пусть станет  слепящая белизна у него перед глазами, сменявшаяся тьмой лишь на время его сна, в чем,  кстати, тоже нельзя быть совершенно уверенным, поскольку никому еще на свете не удавалось  пребывать одновременно и во сне, и наяву, то есть следить за своими ощущениями. И сомнение  это он счел разъясненным и устраненным, когда внезапно под веками у него стало темно: Я  заснул, подумал он, но нет, он вовсе даже не заснул, потому что продолжал слышать голос  жены доктора, кашель косоглазого мальчика, и объявший душу его страх перед тем, что одна  слепота сменилась другой, и, пожив сколько-то в слепоте света, придется погрузиться теперь в  слепоту тьмы или во тьму слепоты, был столь велик, что исторг из его груди жалобный стон.  Что с тобой, спросила жена, а он ответил, причем довольно глупо и не открывая глаз: Я слеп,  как будто это была мировая сенсация, последняя ошеломительная новость. И жена ласково  обняла его: Ну и что, мы все тут слепы, что ж теперь поделать. Все во тьме тонет, я думал, что  заснул, но теперь-то вижу, что нет, проснулся. И зря, спать надо, и не думать об этом. Добрый  совет взбесил его, да и немудрено - человек несказанно тоскует и мучается, и только он один  знает, до какой степени, а жене больше нечего сказать по этому поводу, кроме как: Спать надо.  В крайнем раздражении, уже приготовив язвительный ответ, он открыл глаза и увидел. Увидел  и закричал: Я вижу. Первый крик прозвучал с оттенком недоверия, но во втором, третьем,  четвертом и во всех последующих мощным крещендо шла убежденность в том, что это именно  так, а не иначе: Я вижу, вижу, вижу, и как безумный он стиснул в объятиях жену, потом  подскочил к жене доктора и ее тоже обнял, не зная даже, кого обнимает, ибо видел ее впервые в  жизни, потом доктора, девушку в темных очках, старика с черной повязкой, насчет которого,  сомнений, слава богу, не было, косоглазого мальчика, а жена бежала следом, боялась разжать  руки, отпустить его, и он, прервав череду объятий, чтобы заключить в них ее, повернулся к  доктору: Я вижу, вижу, доктор, я вижу, что же это такое, объясните, позабыв даже, что они  давно уже, как было принято в этом сообществе, обращаются друг к другу на ты, объясните же,  почему это вдруг такие перемены, и доктор спросил: Хорошо видишь, как раньше, остатков  белизны нет. Нет, нет, никакой белизны, стало даже лучше, чем прежде, а это, между прочим,  немало, я ведь даже очки не носил. И тогда доктор произнес то, о чем думали все, но не  решались сказать вслух: Вероятно, эта слепота подошла к концу, вероятно, к нам начнет  возвращаться зрение, и при этих словах жена доктора заплакала, странные все же реакции у  людей, должна бы вроде обрадоваться, а она плачет, да нет, конечно, это она от радости, боже  мой, чего тут не понять, а еще и потому, что разом иссякла сопротивляемость, она теперь - как  новорожденное дитя, и этот плач подобен первому, еще неосмысленному младенческому  крику. Слезный пес направился к ней, уж он-то всегда знает, когда он нужен, и потому жена  доктора вцепилась в него, но это вовсе не значит, что она мужа больше не любит, что не питает  добрых чувств ко всем, кто находится здесь, просто в этот миг ощущение одиночества  сделалось таким сильным, таким непереносимым, что показалось - унять его сможет лишь та  странная жажда, с которой пес пьет ее слезы.