Ослепляющая страсть

Перед тем как отправиться к писателю, я зашел к отцу, которого видел довольно редко: я сам и вовсе не общался бы с ним, но мать настаивала, чтобы я иногда ходил к нему, наверное, считала, что сыну нужен отец, каким бы он ни был. Никакой радости эти встречи мне не доставляли: отец не скрывал своей враждебности по отношению к матери, и мне стоило немалого труда, чтобы не накричать на него и уйти, не хлопнув дверью. После смерти мамы я даже подумал, что прекращу эти бессмысленные визиты, от которых одни огорчения – отец не соизволил даже явиться на похороны. Но теперь, в новых обстоятельствах, мне казалось, что надо бы поделиться с ним открытием. Чувствовал ли я вину за то, что считал его порывы ревности безосновательными? Возможно, однако отец быстро затоптал ростки моего раскаяния, кинув презрительную реплику:

– Да я всегда знал, что твоя мать – шлюха.

Почувствовав себя оскорбленным – кому хочется быть сыном шлюхи? – я поспешно ушел; в этот момент я вполне понимал мать: само собой, живя вместе с таким отвратительным типом, хочешь хоть на короткий срок сблизиться с другим – чутким человеком.

Писатель провел меня в гостиную, налил мне, невзирая на дневное время, рюмку коньяку и сказал:

– Рассказывайте, что у вас на душе.

Мне показалось, что в течение этого времени он успел поразмыслить над моим звонком и, хотя бы в качестве версии, вспомнил о маме.

Я вынул из кармана пиджака пачку писем и молча протянул писателю.

Он развязал тесемку, быстро пробежал глазами по первому, второму, третьему посланию, бегло улыбнулся, словно вспомнив о чем-то приятном, и спросил:

– Что именно вас интересует?

Я стал рассказывать о болезни матери, о ее смерти, но он нетерпеливо прервал меня:

– Да, я в курсе, видел объявление в газете.

Это звучало почти как признание.

– Значит, это правда? – спросил я, показав на пачку.

– Естественно, правда, – пожал он плечами. – Ну да, это мои письма. Но в чем все-таки дело?

– Видите ли, – продолжил я, запинаясь (я был молод и не привык к такой откровенности), – я сопоставил даты написания писем и моего рождения…

Я говорил путанно, но он все понял.

– Вы хотите знать, не мой ли вы сын?

Я кивнул.

Он молчал какое-то время.

– Да, но если бы я мог это сказать…

Я возмутился, мне показалось, что он хочет отвертеться. Неужели он боится, что я буду предъявлять материальные претензии, добиваться, чтобы меня внесли в список наследников? Писатель жил небедно, мы сидели в его просторной квартире в центре города, обставленной по тем далеким советским временам весьма неплохо: румынская мебель, картины на стене, безделушки на полках и, конечно же, книги, огромное количество книг, что в моих глазах представляло наибольшее богатство, но все равно я пришел к нему не по меркантильным соображениям.

– Что-то вы все-таки должны знать, – сказал я, возможно, немного резко. – По письмам трудно понять, как далеко зашли ваши отношения с моей мамой, но для вас это ведь не секрет?

Он покачал головой:

– Вы не поняли меня. Почему вы считаете, что я обязан это помнить?

Я почувствовал, что меня охватывает ярость: вот это действительно было оскорбительно.

– Не знаю, сколько у вас в молодости было любовных историй, – сказал я, с трудом подавляя гнев, – у меня немало, больше двадцати, но, несмотря на это, я помню совершенно четко, с кем добрался до постели, а с кем нет.

– Вы все еще не понимаете меня, – сказал он мягко. – Вы рассуждаете согласно логике обычного человека, но я не обычный человек, я писатель. Я творю новый мир, и я не могу сотворить его из пустоты, мне нужны для этого и воспоминания, и воображение. Повторяю: воспоминания и воображение. Это две совершенно разные вещи, но чтобы родилось произведение, они должны смешаться.

Он посмотрел на меня с благосклонным вниманием, словно в первый раз отыскивая на моем лице знакомые черты.

– Видите ли, беда в том, – продолжил он, – что, после того как они смешались, очень трудно их снова разделить. Вот я и не знаю про многое в своей жизни, случилось ли оно на самом деле, или это всего лишь плод моей фантазии. Эпизод с вашей матерью не исключение. Да, я помню, что мы одновременно отдыхали в Вызу, катались на велосипеде в Кясму и обратно, танцевали в Доме культуры. Впоследствии я дважды использовал этот эпизод в своем творчестве; в одном варианте все закончилось победой, если вы понимаете, что я имею в виду, а в другом, наоборот, я остался с носом. И даю вам слово чести, что не могу сказать, какой из двух соответствует действительности.

Слово «эпизод» вновь задело меня, но в целом мой гнев успел развеяться; я не настолько глуп, как может показаться, и был способен поставить себя на его место.

– Теперь я все понял, – сказал я спокойно. – В таком случае у меня к вам вот какое предложение.

Ребекка говорила мне, что отцовство определяют по группе крови; правда, она объяснила, что это годится только, так сказать, в отрицательном смысле, помогая определить тех, кто отцом быть никак не может; но и это лучше, чем ничего.

Довольно путанно я изложил свою идею и закончил так: