Ослепляющая страсть

Когда началась перестройка, Маргус помрачнел еще больше – а чего удивляться, его стремление «держать все под контролем» столкнулось с большими трудностями. Дома его в этот период почти не видели, он ездил по России в поисках сырья для своего завода. И, надо сказать, справлялся с проблемами: завод функционировал, рабочим регулярно платили зарплату, и Маргус даже выкинул финт, которого я от него не ожидал: словно чувствуя, что вот-вот начнется бешеная инфляция, он взял кредит в банке и за несколько месяцев построил для семьи дом на окраине Тарту, заплатив за это в итоге гроши.

Потом объявили – и признали – независимость, экономические отношения с Россией прервались, завод Маргуса уже никому не был нужен, его закрыли, и зять остался без работы. Я подумал: «Ну-ну, что ты теперь делать станешь?» Сам я незадолго до этого вступил в патриотическую партию и надеялся попасть на первых свободных выборах в парламент. Нельзя сказать, что я очень злорадствовал, меня все-таки тревожило, что будет с сестрой – помните, какое это было тяжелое время, – но, положив руку на сердце, признаюсь, ничего не имел против того, чтобы Маргус пришел ко мне с просьбой найти ему работу.

Но этого не случилось; к моему большому удивлению, он выбрался из трудностей собственными силами: освоил новую специальность, программирование, да так успешно, что нашел работу в самом логове капитализма – в банке. Помню, как он тогда был собой доволен – я имел счет в том же банке, и однажды, когда сидел и ждал своей очереди, Маргус спустился в зал, сел рядом со мной в кожаное кресло и долго болтал о том о сем, что было на него непохоже. Никогда я не видел его таким расслабленным. «Ну, теперь самое сложное позади», – сказал он на прощание и похлопал меня по спине, словно давая понять: знаю, ты никогда ко мне хорошо не относился, ну, да ладно, я на тебя не сержусь.

Несколько дней спустя Маргус умер. Это случилось так неожиданно, что я впервые понял смысл фразы: «Был человек, и вдруг его не стало». Он пошел в обеденный перерыв снимать деньги со счета в собственном банке, и тут ему стало плохо. Вызвали «скорую помощь», та приехала буквально через пять минут, но все равно оказалось поздно: при вскрытии обнаружилось, что сердце совсем износилось, по словам врача, уже давно у него была аритмия, он просто не жаловался. Последовавшие за его смертью дни я до сих пор вспоминаю как кошмарный сон: у Анни случился нервный срыв, она плакала беспрестанно, ни одно увещевание не помогало, я повторял и повторял ей: «Ну, подумай о детях!» – но добился лишь того, что она бросила на меня взгляд, полный ненависти, и сказала: «А что, дети, по твоему мнению, не должны знать, что такое любовь и что такое смерть?»

Но вот похороны остались в прошлом. Я боялся, что у Анни теперь возникнут материальные проблемы, но выяснилось, что Маргус обо всем позаботился: кроме сбережений, он оформил страховку на столь крупную сумму, что этого должно было хватить на долгий срок. Опасность подстерегала с другой стороны: Анни так и не смогла прийти в себя. Всякий раз, когда я ее навещал, передо мной представала одна и та же картина: она неподвижно сидит на диване и смотрит застывшим взглядом перед собой. Я говорил ей, что надо взять себя в руки; она кивала, поднималась, начинала хлопотать, но делала это как сомнамбула, столь отчужденно, что лучше бы оставалась сидеть. Я настаивал, чтобы она сходила к психиатру, но она категорически отказалась – пожалуй, это был единственный случай, когда она проявила волю.

С воспитанием детей Анни тоже не справлялась. Старшая дочь Кати училась на первом курсе университета. Раньше она ездила на лекции в автобусе, теперь машина отца оказалась свободной, и она взяла ее себе. Я иногда видел, как она мчится по городу – ей нравилась быстрая езда, нравились гулянки… Разок выбравшись из-под контроля отца, она не смогла остановиться. Через некоторое время, возвращаясь с какого-то сабантуя, она попала в аварию. Ремень безопасности, естественно, не был пристегнут… На этот раз на кладбище Анни стояла словно каменная, наверное, слезы иссякли. Не стала она проливать их и тогда, когда вторая дочь, Кристина, увлеклась наркотиками. Посадить девицу не посадили, все закончилось тем, что она поехала в США, в гости к подруге, и осталась там. Несколько лет о ней вообще ничего не было слышно, а недавно пришло письмо: она писала, что работает в супермаркете и сожительствует с каким-то пакистанцем.

То, что случилось с дочерьми, Анни восприняла если не равнодушно, то покорно. Я уж подумал, что она больше никогда не оживет, но в последний раз, на дне ее рождения, заметил некоторые сдвиги. Третий ребенок Анни и Маргуса, Иозеп, достиг подросткового возраста. До этого он был весьма замкнутым, тихим мальчиком, но теперь вдруг превратился в юношу с крутым нравом. Командовал в доме он, а Анни безоговорочно исполняла его распоряжения. И впервые за эти годы я увидел на лице сестры улыбку.

– Не правда ли, Иозеп вылитый Маргус? – спросила она меня.