Ослеплённый разочарованием

Трупоторговец закрыл оконце, и некоторое время фургон ехал дальше. Однако мысль, умело посеянная в заплывшие жиром мозги купчишки, взошла и бурно заколосилась под солнцем жажды наживы; на крыше фургона послышалось шуршание развязываемых тюков. Вскоре трупоторговец вернулся и просунул в узкое окошко тарелку с кусками протухшего мяса.

Девушка привстала на цыпочки, пытаясь дотянуться до тарелки. Трупы были сложены как раз под окошком.

— Ближе подойди! А то брошу — будешь с пола жрать…

— Боюсь! — взвизгнула девушка. Немножко испуга…

— Ничего они тебе не смогут сделать! Пока над ними мэтры жрецы не поработают… — торговец ухмыльнулся и протянул руку с блюдом чуть дальше, чем следовало.

…Мощный рывок вдёрнул его в окошко по плечо; торговец трупами жутко закричал, когда на его запястье сомкнулись клыки.

…После того, что между ними было, он не мог бросить её в беде. Надо срочно добраться до какого-нибудь города, взять повозку, бочку с водой и двигать обратно. Он спасёт русалку, чего бы ему это ни стояло.

Вдалеке показалась чёрная точка. Безымянный воин поглядел на неё из-под руки, но свет кометы по-прежнему мешал ему разглядеть подробности, необходимые для идентификации предмета.

Воин стукнул коня пятками и поскакал к тёмной точке неизвестного происхождения.

Фургон. Чёрный, без окон. Объехав его, воин увидел двух павших лошадей, запряженных в него. Поводья от них шли к ноге сидящего на скамье человека, зажимающего левой рукой замотанную тряпками культю правой. Вся стенка повозки, скамья, были покрыты толстой коричневой коркой.

Безымянный спрыгнул с коня и подошёл к торцевой стенке с маленькой дверью, примеченной им раньше. Пришло время узнать, что вёз несчастный прежде, чем зубы неведомого — как часто это слово! — отгрызли ему руку.

Воин размахнулся плетью и грянул ей о дверь. Дерево взорвалось — дыра осталась ровно такая, чтобы можно было пролезть взрослому человеку; горящие куски дерева упали на землю, более мелкие щепки вспыхнули и истлели в воздухе. От огня вспыхнула сухая трава и, опасаясь, чтобы разбушевавшийся степной пожар не погнал его обратно к озеру, — хотя он не прочь опять оказаться в объятиях подводной богини, — воин ударил в землю плетью, и протащил её. Земля провалилась по колено, в воронке она не просто обуглилась, — оплавилась; с пожаром было покончено.

Запах горящей травы и плавившейся земли не сразу дал почувствовать ему это …

Отвратительное зловоние. Им дыхнуло из глубины фургона.

Превозмогая приступы рвоты, воин заглянул внутрь.

Трупы… Штабеля мертвецов…

Зажимая рот, воин отпрянул от фургона. Готов был вскочить на коня и ускакать подальше, но…

…Из глубины раздался стон. Стон, такой жалобный, что…

Безымянный воин набрав побольше чистого степного воздуха, прыгнул в темноту и зловоние, — словно нырнул, — и появился оттуда, неся на руках бесчувственную девушку в лохмотьях.

Положив её на траву, он взял со скамьи рядом с трупом мех с водой, — труп, ещё при жизни, пытался заменить утекающую кровь, вливая в себя воду, — полил лицо девушки. Она начала приходить в себя, но слишком медленно, — недостаток пищи, воды, свежего воздуха сделали своё чёрное дело. Слава Богам, что не завершили.

Девушка очнулась, попыталась сказать что-то, но едва пошевелила губами, как трещина пробила их и ушла внутрь, в горло. Из образовавшейся раны ни кровинки.

Безымянный воин оторвал от хламиды тряпицу, приложил к горлышку бурдюка, встряхнул его. Затем аккуратно провёл по губам, смачивая их. Девушка жадно облизала губы, и была явно не прочь осушить до дна пару колодцев. Но воин знал, что человеку в таком состоянии переизбыток воды опасен так же, как и её отсутствие. Следовало соблюдать тонкое равновесие, постепенно пополняя запасы влаги в организме.

Воин смыл с её лица серый налёт, обтёр тряпицей, а взглянув на результаты своей работы, ужаснулся. Её физическое состояние было даже хуже, чем он предполагал, — от тряпки на лице остался ряд глубоких морщин, — уменьшенная копия волнообразных пустынных барханов, — кожа настолько высохла, что потеряла всякую упругость.

…Два дня не поднимался с колен с земли рядом с ней, каждый час выжимая ей в рот из тряпицы несколько капель воды. Он догадывался, какую жуткую боль она чувствовала, когда жидкость вновь наполняла ссохшиеся клетки её тела, но боялся и представить те муки, что она испытала ранее, когда в душном тлетворном фургоне влага покидала её с каждым выдохом, с потом. Не сразу он понял, что девушка ничего не видит, — глаза давно высохли и, наверно, горели огнём. Стал прикладывать к ним мокрый и холодный компресс.

К концу второго дня морщины на лице стали расправляться. Он позволил ей сделать два маленьких глотка, а она, словно в признательность ему, впервые вымолвила слово благодарности: «Спасибо»!

На утро третьего дня она съела пару кусочков хлеба, размоченного в воде. Без его помощи. Даже приподнявшись для этого.

— Кто ты?

— Безымянный. Таково моё имя, до тех пор, пока я не узнаю настоящего. А как твоё, счастливица, знающая себя?

— Ренейла.

— Как ты оказалась в фургоне?