Ослик Иисуса Христа

(Образ Кэндзи Оохаси Ослик взял из «Подземки» Мураками. В реальности этот Кэндзи – один из пострадавших от химической атаки, предпринятой религиозной сектой «Аум Синрикё» в токийском метро 20 марта 1995 года. Теракт принципиально изменил жизнь Оохаси. Он хоть и остался жив, но потерял работу и страдает от так называемого ПТС – посттравматического синдрома. ПТС при отравлении зарином проявляется главным образом в серьёзных нарушениях психики. Вот Оохаси-сан и страдает этими нарушениями.)

В Алуште, несмотря на всеобщую убогость и некоторую специфику нравов, Кэндзи Оохаси чувствует себя на удивление комфортно. Он устроился в частном отеле на окраине города (район и до сих пор местные называют «профессорским уголком», хотя никаких «профессоров» там давно уже и в помине нет). У Оохаси довольно роскошный номер, а расположен этот номер на последнем этаже – с террасой и видом на море. (Похоже, здесь Ослик испытывает некоторое влияние Джони Фарагута с его «планетарием» на Мясницкой – тоже под крышей, с видом на звёзды и расположенном в «Доме трёх композиторов». Лист, Чайковский и Дебюсси в данном случае играют ту же роль, что и «терраса с морем» у Оохаси – создают возвышенную атмосферу интеллигентности.)

И вот однажды, прогуливаясь вдоль набережной, Кэндзи услышал крики о помощи. Он огляделся и вдруг приметил в воде (метрах в двадцати от берега) машущую руками женщину. Она явно тонула, и Оохаси бросился её спасать. События развивались чрезвычайно стремительно. Думать было некогда. Кэндзи повиновался инстинкту.

Он с разбегу кинулся в море, схватил несчастную (довольно тяжела, промелькнуло в голове) и стал грести к берегу. Как назло задул ветер, волны мешали плыть, но Оохаси плыл. «Откуда и силы взялись», – вспоминал он позже. Когда же их в последний раз накрыло волной (а отступала волна – вечность, словно при замедленной съёмке), Кэндзи не мешкая собрался и что было мочи вытолкнул наконец бедную женщину на сушу.

С минуту-другую оба лежали без движения.

Кэндзи не мог надышаться, а его «утопленница» лишь улыбалась, глядя в пространство. «Спасая человека, вы и сами будто спасаетесь, – пишет Ослик. – Жизнь кажется не такой уж и напрасной. Кто спасал кого-нибудь, знает – прекрасное чувство освобождения от множества предыдущих сомнений и комплексов».

Да не тут-то было. Отдышавшись, Кэндзи явственно услышал смех. Люди на пляже громко смеялись. Некоторые из них даже привстали и, указывая на Оохаси, издавали лающие звуки и грязно ругались. «Невыносимо лающая речь, – отметил про себя Кэндзи. – Неужели и Пушкин (Александр Пушкин – гордость их нации) тоже гавкал?» Может, и так – разочарование приходит внезапно. В этом месте Ослик делает небольшое отступление о безотчётной (а порой и необоснованной) гордости за что-либо и вскоре приходит к выводу: ссылайся на Пушкина или нет – умней не станешь. Но вернёмся к Оохаси (и что он забыл в Крыму?).

Отдыхающие на пляже совершенно искренне и не ведая страха (страна непуганых идиотов) глумились над ним. Казалось, Оохаси совершил нечто позорное. Даже женщина, которую он спас, неожиданно приподнялась и, едва удерживая себя рукой о гальку, язвительно расхохоталась.

«Ну что, дурила, бабу спас!?» – безумствовала она и всё как-то понемногу и незаметно подбиралась к воде. Изо рта у неё разило. «Саке», – подумал Кэндзи.

Но и это ещё не всё. Дождавшись новой волны, женщина вдруг вскочила и вновь кинулась в море. Кэндзи кинулся за ней. С полчаса они так и скакали туда-сюда, пока всё не кончилось: «баба» утонула, а Оохаси выбрался на берег и под громкие аплодисменты зевак (измождённый и обескураженный) упал.

Аплодисменты стихли, люди расходились, а он всё лежал на острых камнях лицом вниз и то рыдал, то тихо плакал.

«Плачь или нет – ничего не изменишь, – пишет Ослик. – Жизнь человека в России ничего не стоит». Ближе к ночи Кэндзи поднялся и побрёл к себе в отель. Безжизненное тело русской женщины выкинуло на волнорез. Тело как тело, мало ли мёртвых на земле. Но в том-то и дело – ещё час назад тело было живым, а стало мёртвым по глупости и с согласия окружающих! Из отеля Кэндзи позвонил в милицию. В милиции приняли его сообщение, взяли адрес и пожелали спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – сказал милиционер и повесил трубку.

Утром Оохаси вернулся на пляж. Сердце стучало. Его по-прежнему трясло. И что ж? Тело как лежало на волнорезе, так и лежало. Волны поутихли. В воде мирно плескались дети, какая-то собака и тучный дядя. Будто и не было никакой драмы, а добродетель, в которую свято верил японец, на деле оказалась пустой тратой времени (и сил). Добродетель лишь подрывала здоровье. Этим и закончился визит в Алушту Оохаси (до свидания, Оохаси-сан).

– Как сам? – спросила Додж у Ослика, когда Генри наконец позвонил ей. Третий день он всё не решался, и вот решился.

В голосе Додж сквозила печаль. Он рассказал ей про «Парадокс добродетели» и предложил уехать с ним в Лондон.

– Женщина и вправду погибла?

– Она утонула.