Ослиная Шура

И вот однажды, после очередной пьянки муженёк снова явился к Шуре, на правах уже постоянного посетителя, чтобы на досуге выяснить кое-какие отношения. А у девушки хватило ума впустить его! Конечно, пьяный мужик – это даже не свинья, это гораздо хуже.

– Ты почему самовольно оставила меня в ЦДЛ после выступления Караченцова?! – предъявил Гиляров обвинение морганатической жене. – Ты выставила меня перед друзьями не в лучшем виде.

– Что же, прикажешь мне смотреть спокойно на ваши пьяные рожи? – спросила Шура. – Или ждать твоих ценных указаний?

– Да! Именно ждать указаний, – Гиляров поднял указательный палец вверх. – Ты давно уже безумно нравишься писателю Сибирцеву.

– Ах, это тот самый подлец, – вспомнила Шура. – Ты показывал мне его в ЦДЛ.

– Да? Показывал? – Алексей поднял мутные глаза на девушку. – Отлично, что показывал. Но он никакой не подлец! Он очень уважаемый писатель!

– Насколько уважаемый?

– Ты это поймёшь когда переспишь с ним!

– Оказывается ты ещё и сводничаешь? – Шура брезгливо скривила губы. – Зарабатываешь себе статус писателя?

– Александра!! – повысил голос Гиляров. – Я тебя никогда ни о чём не просил. А тут – надо! Понимаешь? Он хочет именно тебя.

– А сам ты не желаешь снять штаны и заменить меня? Он не откажется. Да и тебе понравится.

– Я говорю, что Сибирцев тебя хочет! И он получит то, что желает! Я прав! – и Гиляров подтвердил свою правоту веским аргументом удара в левый глаз Шурочки. Потом преспокойно рухнул на кровать, деревянные ножки которой тут же подломились.

Шура, кляня себя, дурёху, на чём свет стоит, отправилась рыдать в ванную.

Девушку ударили по лицу первый раз в жизни! Это было до того обидно, унизительно, стыдно, что Шурочке ужасно захотелось взять на кухне здоровенный столовый ножик и всадить в храпящую задницу неблаговерного. Или пойти, привести Марину Суслову, его паспортную жену, и вежливо попросить забрать хулигана, пока за ним не приехали из вытрезвителя.

Выйти из себяжалейного состояния она смогла с большим трудом, услышав, как в прихожей заливается телефон. Звонил Герман. Надрывный, прерывистый голос Шурочки был великолепной иллюстрацией происходящего. Поэтому Агеев ничего не стал выяснять, выспрашивать и успокаивать. Сказал только:

– Я сейчас приеду.

Ждать пришлось недолго. Шура успела немного прийти в себя, что позволило ей более спокойно рассказать Герману о незабываемом приключении. Тот оказался настолько тактичным и чутким, что не разразился ни утешениями, ни жизненными советами – хотя, мы до сих пор живём в стране советов, а не баранов, как любил выражаться он сам.

Несмотря на своё отнюдь не шварценеггеровское телосложение, Герман довольно легко поднял буяна со сломанной кровати и унёс в ванную. Потом потребовал краски и простыню. В голосе его было что-то, что заставляло слушаться беспрекословно. Около получаса Шура ждала, нервно курила – одну за другой – но успокоения не было. Тогда она пошла на кухню, достала из холодильника водки, плеснула в стакан и сделала судорожный глоток.

В этот момент лязгнула задвижка в ванной. Шура выглянула из кухни и увидела любопытную картину: Герман нёс завёрнутого в простыню бузотёра на руках, как малого ребёнка. Тому это, похоже, нравилось, потому что во сне Алёша бормотал всякую абракадабру, пытался даже запеть.

– Значит так, – тем же не принимающим возражений тоном произнёс Герман. – Мы сейчас уезжаем. Там в ванной – пакет. Выброси в мусоропровод. Его жене можешь ничего не сообщать, она и так всё узнает.

– Ты куда его увозишь? – поинтересовалась художница.

– Включи утром телевизор, посмотри новости.

– Герман! Что ты собираешься сделать?! – чуть не топнула ногой Шура. – Я не могу так! Говори немедленно!

Тогда он, не опуская своей ноши, внимательно посмотрел на предъявляющую права женщину, у которой от проницательного мужского взгляда паркетный пол квартиры поплыл под ногами, закружился, будто детская карусель. Девушка под таким взглядом едва удержалась на ногах.

– С ним ничего не случится. Успокойся. Просто мальчик Алёшенька получит то, что заслужил. В этом мире за всё надо платить, – услышала она словно сквозь толстый слой ваты. – Ты за всё уже заплатила, а теперь настаёт пора этого мужлана платить по счетам. Не волнуйся, ложись спать, когда надо – проснёшься и всё увидишь.

Герман ушёл. А оставшаяся в одиночестве женщина долго ещё стояла посреди комнаты с недопитым стаканом водки в руке. Потом, безо всякой машинальности Шура поднесла стакан к губам, сделала глоток, другой. Водка не вызвала тёплой волны, как принято о ней писать. Вероятно потому, что была из холодильника и разливалась по жилочкам холодной волной. Эта волна привела, наконец, Шурочку в чувство: художница резво встряхнула головой, как застоявшаяся лошадь, огляделась по сторонам и потёрла ладонями виски.

– Так, – скомандовала она себе. – Надо сходить в ванну. Зачем? Ах, да. Ведь Герман просил выбросить какой-то пакет.