Ослиная Шура

И всё же египетский пир от настоя лианы шагуб вдруг сгинул бесследно в кольцах времени. Куда же снова занесли её инфернальные оковы?

Каменные довольно высокие для шагов ступеньки круто спускались в подвальную темноту, которая клубилась в своём жилище, словно утренний туман над рекой. Шура спускалась вниз, почти прыгая по неудобным для ног лестничным маршам, похоже, вырубленным прямо в скале, послужившей природным фундаментом стоящему сверху замку. Замку? Шура не была там или не помнила ни дворца, ни его обитателей. Но цитадель миновать нельзя было, поскольку попасть на лестницу, ведущую в преисподнюю, можно только пройдя дворцовыми анфиладами комнат. Воины цитадели называли её Шинон.

Факел в руке весело и беспутно разгонял темноту, которой непроизвольно приходилось расползаться по углам, уступая дорогу незваной гостье, осмелевшей спуститься в подземелье. Встретивший её в глубоком подвале тюремщик, не говоря ни слова, отправился, шаркая кожаными гамашами, открывать многопудовую дверь.

Куда надо было направить посетительницу, он уже знал, поскольку гостеприимно распахнул перед ней сырую ржавую монолитную створку, скрывающую вход в крохотную одиночную камору, тоже вырубленную в скальном монолите. Внутри, возле одной из стен, лежало разномастное тряпьё, служившее вероятно, постелью для тутошнего жильца. Посредине помещения красовался огромный берёзовый пень, служивший здесь вместо стола. На нём даже валялась краюха хлеба.

А у противоположной стенки не обращая внимания на заскрипевшую в несмазаных петлях дверь, стоял человек в накинутом на плечи чёрном рыцарском плаще, с левой стороны на котором виднелся белый восьмиконечный крест. Крест издавна назывался мальтийским и служил эмблемой могущественному ордену тамплиеров. Только все монахи этого ордена носили белые одежды, лишь один весьма знаменитый во всём мире гроссмейстер носил вызывающе чёрный плащ с белым восьмиконечным крестом на левой стороне. Но как Шура могла пожаловать в гости к тамплиеру, когда тот давно уже был сожжён королём Франции Филиппом Красивым?

Чёрный рыцарь стоял неподвижно, рассматривая стену тюремной камеры, где в пятне света, падающего в подвал сквозь узкую оконную шахту, пробитую в скале, был изображён голубой карбункул. Рисунок казался настолько реальным, что Шура невольно подумала:

«…а не этот ли камень выпал у Денницы из короны в момент выдворения из Царствия Небесного, когда он стал князем мира сего? Именно в его царстве мы живём, так зачем властелину царства теней и тени царства ещё какой-то ад обживать? Тем более в этом мире по его следам идут безоглядно верные почитатели и молитвенники, продающие за деньги всё, что можно и, конечно, всё, что нельзя».

– Семь лет в парижской темнице не прошли бесследно. Меня ожидает костёр, но пепел будет собран! – тамплиер резко повернулся в вошедшей так, что даже полы его чёрного плаща красиво взметнулись над полом. – Завтра я сгорю, но сгорю не задаром! Пепел мой будет во все века сжигать обители противников моих, ибо сказал Бафомет,[71] что эта жизнь – всего лишь тень.

На его худощавом бородатом лице, обрамлённом всклокоченными длинными, словно кудель, волосами, горели глаза. Это в темноте было таким жутким зрелищем, что у Шуры медленно поползли вдоль позвоночника колючие холодные мурашки. Память – таинственная родня современного компьютера – выдала на-гора настоящий образ Шурочкиного собеседника.

– Вы Жак де Малэ? – на всякий случай уточнила девушка, потому что петля времени забросила её на много веков назад.

Бородатое лицо тамплиера исказила гримаса пренебреженья к непосвящённой гостье, но он промолчал.

– Идея всеевропейского владычества вновь ожила в мире через шесть веков после вашей кончины, магистр, – попыталась успокоить его Шура. – И ваш пепел до сих пор стучится в сердца многих жителей земли. Только надо ли предавать дар Божий в руки послушной смерти? Если вы не можете оживить человека, то какое имеете право отнимать у людей жизнь?

– Жизнь? Смерть? Важно ли это? – тамплиер коротко взглянул на Шуру из-под кустистых бровей. – Посвящённые никогда не умирают! Они превращаются в вечные символы ирреальности, соединяя прошлое с будущим. Но всё это соединяется так, как угодно Демиургу.

– Демиург? – хмыкнула девушка. – Это тот, который, подобно Богу, пытается кому-то подарить жизнь? То есть слепить из глины нового Адама?

– Да, – кивнул де Малэ. – Он – именно та сущность, которая лепит мир из хаоса беснующихся идей. Разве это не красиво?

– Один из ваших последователей, – Шура попыталась невольно ужалить заключённого, – через несколько веков будет нахально утверждать, что «нет бога, кроме человека. Что любой имеет право жить по своим законам. Жить, как хочет и где хочет. Имеет право умереть, как хочет. Убить тех, кто ограничивает его в этих правах». И всё это только пользуясь вашим определением, дескать, разве это не красиво?