Основание

Ну и лексика, осуждающе подумал я. На этом закончилась наша светская беседа за завтраком.

Евгеническая секвенция, как я про себя ее назвал, сработала с первого же раза. Все происходило, почему-то в той самой комнатке, где я вчера давал клятву верности. Что интересно, восседал я на том же самом стуле, но уже без садомазохистских элементов в виде ремней. В комнату зашли Петров с младою супругою. Оба порадовали меня своим бодрым видом. В руках у Петрова, к моему удивлению, действительно была чаша — металлический сосуд с узорами, формой похожий на большую пиалу. Молодые остановились напротив меня, и я на секунду почувствовал себя ответственным работником ЗАГСа. Петров приложился к чаше, и я тут же почувствовал: началось. Шалимар оказался каким-то особым. Мне почему-то показалось, что он окрашен в нежно-зеленый цвет. Зеленый аромат. Бывает, оказывается, и такое. Я с ободряющей улыбкой показал Петрову большой палец, мол, всё идет отлично. Мне показалось, что его руки немного дрожали, когда он передавал чашу девушке, при этом взгляд его был устремлен на меня. Я в ответ внимательно наблюдал за выражением его лица и только по ароматическому взрыву понял, что девушка отпила из чаши. Четыре составляющих. Одна — глоток мужчины, вторая — глоток женщины. А какие еще две, интересно?

Петров на плохо гнущихся ногах двинулся ко мне. Неожиданно для себя, я произнес громко и торжественно: «А теперь жених может поцеловать невесту!». Петров добрался, наконец, до меня, протянул руку, взъерошил мне волосы на затылке и сказал басом: «Дурак ты, братец». А потом, вдруг, заплакал.

Я подумал, что это было явное оскорбление словом и действием. А еще я подумал, что совсем не обижаюсь.

Итак, я обеспечил продолжение рода Петрова, и у меня это отняло не слишком много сил и времени. Вызванный Хлыщ передал меня на руки незнакомому шустрому блондинчику небольшого роста, который проводил меня в мои апартаменты. Провожатому я высказал пожелание прогуляться на свежем воздухе. Он пообещал предпринять нужные действия, осведомился, не нуждаюсь ли я в чем-либо и удалился. Я подошел к окну, занавешенному тяжелой шторой, и отдернул ее. Жилище мое, похоже, находилось на втором этаже, а сам дом стоял в лесу. Лес был явно не подмосковный — высокие сосны, стоящие плотной стеной. Куда это затащил меня уважаемый Петров, интересно?

Раздался стук в дверь, я крикнул: «войдите!», и появился сам Петров, легок на помине. Он успел переодеться, и вид имел весьма демократичный — джинсы с бесформенным свитером. В этом виде мне он понравился куда больше, чем в наряде гробовщика, о чем я ему с удовольствием сообщил.

Траутман, ты, кажется, хотел бы прогуляться? — прогудел Петров.

— Да, было бы неплохо, если вы не возражаете, — небрежно ответил я. По лицу Петрова никто бы не сказал, что из этих выцветших глазок несколько минут назад капали слезы. Физиономия его была жесткой и какой-то квадратной.

— Траутман, тебя не затруднит обращаться ко мне на «ты»? Думаю, что так будет лучше, — приближаясь к окну, попросил Петров. Упершись в подоконник, он уставился на сосны, будто никогда их не видел.

— Давай попробуем, — немного удивившись, ответил я. — Мне случалось обращаться на «ты» к некоторым людям. А ты что, крупный либерал?

— Я не либерал, а олигарх, — хмыкнул Петров. — Не декоративный олигарх из телевизора, а самый натуральный. Слыхал о таких?

— А что такое олигарх? — поинтересовался я. Отвечать вопросом на вопрос не слишком прилично, но иногда очень хочется.

— В контексте нашей беседы, это человек, принимающий решения за других, — с удовольствием ответил Петров. Я секунду подумал и поинтересовался:

— А Роберт Карлович тоже олигарх? — лицо Петрова выразило легкое недоумение. Кажется, он ожидал совсем другого вопроса.

— Хм, пожалуй, — после недолгого раздумья ответил он. — Но в этом смысле пожиже будет, чем я.

— Интересная у тебя лексика, — сказал я тоном литературного критика, — эдакая смесь Тредиаковского и пятнадцатилетнего пацана.

— Я знаю, кто такой Тредиаковский, — немного обижено, как мне сначала показалось, произнес Петров. — Мне даже случалось его читать. В отличие от некоторых, — и, неожиданно хитро глянул нам меня.

— Ладно — ладно, — сказал я слегка уязвлено, — «Чудище обло-озлобло…», плавали, знаем. [2]

— Траутман, — иронично сказал старец, — а ты уверен, что хочешь со мной обсудить именно русскую поэзию восемнадцатого века?