Основание

Придя в свою спальню, я написал Роберту Карловичу СМС. Почему-то содержание моего сообщения напомнило мне прощальную записку провокатора, которого убил Штирлиц. Записка покойного начиналась примерно так, если помните: «Мой фюрер, я очень устал». Одним словом, я предупредил своего наставника, что мне нужно денек отдохнуть, и пообещал в субботу прибыть на боевой пост и продолжить изучение секвенций.

Глава XVII

Петров и Роберт Карлович беседуют на балконе. Роберту Карловичу не нужна молодость. Чем занимался Петров в свои двадцать семь лет. Старики обсуждают Траутмана. Петров уходит в ночь.

Два человека сидят рядом в креслах на большом балконе. Оба одеты в черные костюмы. В полумраке белеют их седые волосы и треугольники рубашек, рассеченные темными вертикальными полосами галстуков. Глаза обоих стариков устремлены на дальние силуэты зданий, заслоняющие горизонт, туда, где совсем недавно скрылось вечернее солнце. Закатное небо уже успело потерять свою багряную окраску и приобрело спокойный желтоватый цвет. Первый из сидящих выглядит гораздо выше собеседника. Не поворачивая головы, он осведомляется низким негромким голосом:

– Ты не передумал, Роберт? – Второй не отвечает, продолжая смотреть на желтую полосу неба. Не дождавшись ответа, первый продолжает:

– Эта секвенция потянет двоих, даже троих. Неизвестно, когда будет следующий шанс. Присоединяйся.

Второй продолжает молча смотреть на быстро темнеющее небо вдали.

Высокий старец разворачивается к собеседнику и уже, не сдерживая свой рычащий голос, с нескрываемым раздражением произносит:

– Роберт, я не понимаю. У тебя есть возможность получить молодость. В перспективе – это практически вечная жизнь. А ты хочешь оставить всё, как есть. На сколько тебя еще хватит? На десять лет, двадцать?

Роберт, наконец, переносит взгляд на соседа по балкону и успокаивающе говорит:

 – Я всё понимаю, Ричард. – Тот, кого назвали Ричардом, снова пытается убедить собеседника:

– Пойми, это может оказаться последним шансом для тебя. Неизвестно, представится ли такая возможность в ближайшие годы. Откажешься потом, если захочешь. В следующий раз, лет через пятьдесят. А сейчас нужно использовать ситуацию.

 Роберт отвечает очень спокойно, но непреклонно, хотя, в его голосе явно слышно сочувствие к собеседнику:

– Я принял решение. Мне не нужна молодость. Давай оставим этот разговор.

Внезапно его тон становится оживленным, и он спрашивает:

– А как тебе наш мальчик, Ричард?

– Хороший мальчик. Молод душой. Лет так на четырнадцать тянет.

– А чем ты сам занимался в его возрасте, в двадцать семь? Был уже старым и мудрым?

– В двадцать семь лет я, Роберт, был занят освобождением Гроба Господня от неверных. К слову сказать, именно тогда, под Иерусалимом, я получил свой первый рецепт секвенции. А в походе я принимал участие, заметь, в роли начальника довольно крупного воинского подразделения, говоря по-современному. Я отвечал за каждого из своих солдат. Я был взрослым.

– Я не буду спрашивать, удалось ли освободить Святой Гроб. Но скажи мне, много ли твоих рыцарей вернулись из похода домой?

– Насколько я знаю, ни одного. Я единственный.

Высокий замолкает, похоже только сейчас взглянув на результаты своей взрослой и ответственной деятельности с этой стороны. В молчании проходит еще пара минут. Потом Роберт говорит:

– Знаешь, мне иногда кажется, что ты до сих пор находишься под некоторым влиянием первых справок, подготовленных агентами и аналитиками.

– О чём это ты?

– Про мальчика. Как сейчас помню: «основные сведения о современной жизни почерпнуты из интернета», «патологическая доверчивость», «убежден, что разумный собеседник полностью разделяет его убеждения», и, как следствие, выводы о полной прогнозируемости поведения и абсолютной управляемости. Тебе не кажется, что ты его недооцениваешь?

– Нет. Траутман изменился, и сейчас я к нему отношусь вполне серьезно. Не зря мы ему помогаем уже больше двух лет, прогресс налицо. Прогресс, правда, ограничивается исключительно ментальным развитием. Повзрослеть ему пока не удается. А пора бы, скоро это начнет попахивать патологией. Знаешь, поначалу мне казалось, что лексика умеренно продвинутого старшеклассника – это его естественный и единственный словарь. Собственно, так оно и было. Когда в отчетах двухлетней давности он начинал употреблять редкие слова и сложные понятия, чтобы показаться солиднее и образованнее, это выглядело почти трогательно. А в последнее время, как мне кажется, он старается выражаться попроще, чтобы сделать свои речи понятными для меня. Смешно.

– Да, в тактичности мальчику не откажешь. Как и в самомнении, впрочем. Подожди, пройдет еще пара лет, и он сделается совсем хорош.

–  Для начала я бы посоветовал ему перестать доверять кому попало. Я не о присутствующих говорю, понятное дело. Мы-то рано или поздно расскажем ему всю правду.