Основано на реальных событиях

– Прежде чего?

– Прежде всего этого.

Она обвела взглядом комнату, не указывая ни на что особенно, я не просила уточнить, и она сделала вид, что не услышала моего вопроса.

– Теперь интересно было бы посмотреть, кто окажется способен позвонить в дверь в пятницу вечером, если ты ни о чем не просила. Какая, по-твоему, из твоих подруг может появиться сейчас, упав как снег на голову?

– Теперь другое дело. Есть Франсуа.

– Где?

Я сделала вид, что не уловила иронии.

– В моей жизни. Подруги об этом знают, им известно, что я могу на него рассчитывать.

– Ладно. Тогда да, это и правда другое дело. Но я не уверена, что кто-нибудь может защитить тебя от тебя самой, между нами говоря. Ну да ладно. На самом деле это, наверное, объясняет, почему никто особенно не беспокоится из-за твоего молчания.

У меня не было желания продолжать этот разговор, представлявшийся мне нечестным и жестоким. Но не могла же я позволить себе напомнить Л., что ее друзья не только не звонят в ее день рождения, но даже не приходят, когда их приглашают. Не могла же я сказать Л., что она кажется очень одинокой, человеком, создавшим вокруг себя огромную пустоту.

Я подумала, что горечь Л. объясняется ее собственным одиночеством, и это меня опечалило. Я не могла на нее за это сердиться. Л. потеряла мужа. Что-то серьезное произошло в ее жизни, отрезало ее от большинства друзей. Л. проецировала на меня нечто не имеющее ко мне отношения. Но по-своему она хотела помочь мне.

Было уже около полудня, и Л. сказала, что договорилась с кем-то пообедать.

Она ушла, посоветовав мне выйти хоть ненадолго, а то я неважно выгляжу.

Только несколько дней спустя я была вынуждена признать: Л. была права. Если не считать Франсуа и детей, вот уже давно мне никто не писал и не звонил.

* * *

Разумеется, именно так Л. и обосновалась в моей жизни, с моего согласия, постепенно околдовывая меня.

Я часто пыталась понять, какая трещина сделала меня столь уязвимой. Столь проницаемой.

Я получала все более жестокие анонимные письма.

Мои дети покинули дом и начали строить свою жизнь в другом месте.

Мужчина, которого я любила, был занят своей работой, путешествиями и тысячей планов, которые я же подталкивала его принять. Мы выбрали такой образ жизни, который оставлял место для иных одержимостей, иных страстей. По наивности или от избытка доверия, мы сочли себя защищенными от любой попытки захвата.

Во взрослом возрасте дружба строится в форме распознавания, сопричастности: на общей территории. Но мне еще кажется, что мы ищем в другом что-то присутствующее в нас самих, только в малой, зачаточной форме. Поэтому у нас есть тенденция соединяться с теми, кто сумел развить способ существования, к которому мы безуспешно тянемся.

Я знаю, что восхищает меня в каждой из моих подруг. Я могла бы назвать, чем каждая из них обладает, чего у меня нет или есть в очень незначительном количестве.

Л. в моих глазах воплощала, разумеется, уверенность, анализ, убежденность, которых я была лишена.

Л. приходила почти каждый вечер.

Л. лучше, чем кто-либо другой, угадывала мое настроение, мою озабоченность, казалось, она заранее знала о касающихся меня событиях. Она имела на меня влияние, какого никогда не имела ни одна из моих подруг.

Л. помнила обо всем. С самого первого раза она фиксировала в памяти малейшую историю, мельчайшую деталь, упомянутые в разговоре даты, места, имена. Мне случалось спрашивать, не ведет ли она записи после каждой нашей встречи. Теперь я знаю, что это была ее вторая натура, резко обостренная избирательная память.

Л. действительно казалась мне единственным человеком, осознавшим масштаб моей борьбы, ставки в которой могли другим показаться ничтожными: пишу я или нет книгу, которая не изменит развитие мира, но Л. поняла, что речь идет о моем центре тяжести.

Л. стала для меня необходимой, незаменимой. Она всегда была рядом. Вероятно, я в этом нуждалась: чтобы кто-то интересовался исключительно мной. Не кроется ли в каждом из нас это безумное желание? Желание, пришедшее из детства, от которого мы вынуждены были, порой очень скоро, отказаться. О желании, которое во взрослом возрасте осознаем как эгоцентрическое, чрезмерное и опасное. Которому, однако, нам случается уступать.

Л., безусловно, заполняла некую пустоту, которой я не осознавала, успокаивала страх, который я не могла бы назвать.

Л. умела вызвать то, что мне представлялось запрятанным, заглаженным.

Казалось, Л. удовлетворяла эту неутолимую жажду в утешении, которая существует в каждом из нас.

Я не нуждалась в новой подруге. Но за время наших разговоров и по тому постоянному вниманию, которое она мне оказывала, я в конце концов поверила, что только одна Л. может меня понять.

Однажды Л. позвонила мне очень рано утром. Ее голос был не таким сдержанным, как обычно, мне показалось, что она слегка задыхается. Я забеспокоилась, и она призналась, что у нее кое-какие неприятности, ничего серьезного, но ей придется попросить меня об одной услуге: могу ли я приютить ее на две-три недели, пока она подыщет себе новую квартиру?

* * *