Основано на реальных событиях

Я повесила трубку. Земля уходила у меня из-под ног. И это было не образным выражением, пол действительно беззвучно покачивался, расползаясь по путям фильтрации, расположенным в четырех углах комнаты.

Л. обманула меня.

Л. исчезла, испарилась.

Л. не оставила никакого следа.

Последующие дни принесли мне лишь головокружение и смятение.

Любая подробность, любое воспоминание, за которое я пыталась уцепиться, любое доказательство, которым я рассчитывала воспользоваться, существовали лишь в моей памяти.

Л. не оставила никаких отпечатков. Никаких реальных доказательств своего существования.

Все это время она устраивалась так, чтобы не встретиться ни с кем из моего окружения. А я оказалась несравненной сообщницей. Не познакомила ее ни с детьми, ни с Франсуа, ни с друзьями. Я вступила с ней в исключительные отношения, без свидетелей. Я посещала с ней людные места, где не было никакого основания полагать, что кто-нибудь нас запомнит. Она не совершила преступления, которое потребовало бы поисков улик или ДНК. И если бы мне взбрело в голову спустя полгода после этих событий объяснять в комиссариате полиции, что мне давали снотворное и крысиный яд, меня бы приняли за сумасшедшую.

Я была романисткой, неоднократно продемонстрировавшей серьезные признаки расстройства, уязвимости, то есть депрессии.

Ночи напролет я, широко открыв глаза, пыталась отыскать улику, слабое место.

Как-то вечером, когда я старалась описать Франсуа тревогу, которая порой охватывала меня, мешая дышать, когда он в двадцатый раз слушал, как я начинаю все с самого начала, множа подробности, случаи, воспоминания о разговорах, он произнес одну фразу, разумеется, в расчете на то, что это позволит мне перевернуть страницу:

– Может, ты просто придумала ее, чтобы о ней написать.

Тогда я поняла, что это напрасный труд и я воюю с ветряными мельницами.

Разумеется, мне захотелось прочесть рукопись. Несколько дней я размышляла, каким способом могу заполучить ее или хотя бы узнать, о чем там речь, не вызывая еще больших опасений относительно своего психического здоровья. Несколько дней я собиралась дать своей издательнице зеленый свет на подготовку к печати и публикацию этого «рискованного» и «потрясающего» романа, даже не исключая возможности публичного заявления Л. о моем самозванстве. Тогда она хотя бы проявится, и я докажу таким образом, что не выдумала ее.

Это было соблазнительно. Книга написана, ключ в руке, готовый к использованию. Чего еще надо? Книга более беспокойная, более мощная, чем все те, что я была способна написать.

Я несколько дней, а то и недель лелеяла эту мысль.

А потом как-то утром предложила своей издательнице встретиться в кафе. Увидев меня такой усталой, она встревожилась. Я как можно более официальным тоном попросила ее выбросить или сжечь текст, находящийся в ее руках. И безапелляционно заявила, что никогда не соглашусь на публикацию.

В ответ на ее вопрос я призналась, что у меня нет сохраненного файла. Но если она все-таки дорожит нашими отношениями, если полагает, что однажды я буду способна написать новую книгу, я прошу, я умоляю ее выбросить эту.

Потрясенная моей решительностью и, без сомнения, лиловыми кругами у меня под глазами, придававшими мне побитый вид, она пообещала мне сделать это.

Но меня не обманешь. Я знаю, что этот текст хранится где-то у нее в кабинете.

* * *

Как-то утром я нашла в почтовом ящике новое письмо.

Дельфина!

Ты, конечно, думаешь, что выпуталась. Что можешь заняться другим. А ты крепче, чем можно было подумать. Но ты не расквиталась по счетам. Поверь мне.

На сей раз оно было подписано.

Мне приходило в голову, что Л. может быть автором этих писем. Но я ошибалась. Это была не она. А жаль.

Больше я писем не получала.

Спустя несколько недель домой вернулся Поль. Однажды утром, когда мы с ним обсуждали какую-то книгу, которую он только что дочитал и которая его сильно потрясла, так вот, однажды утром, когда я объясняла сыну, что некоторые тексты могут по нескольку дней, а то и недель преследовать нас, я вспомнила роман Дэвида Ванна «Саккван-Айленд», чтение которого надолго лишило меня сна, и ту знаменитую страницу 113, оставшуюся в памяти читателей этой книги, словно невероятный шок (там роман резко сворачивает в драму, которую мы предчувствуем с самого начала, но одновременно жутким и совершенно неожиданным образом). Я поднялась, чтобы взять томик, стоявший в книжном шкафу. Это совершенная чернуха, и мне бы не хотелось, чтобы Поль специально ее читал, однако я искала подтверждения чудовищному воспоминанию, оставленному во мне той страницей. Стоя перед ним, пересказывая в нескольких словах сюжет и объясняя, что я потом узнала о причинах, побудивших Дэвида Ванна написать этот роман, я открыла свой экземпляр на странице 113 с загнутым уголком. Пробегая взглядом строчки, я вдруг умолкла.