Основатель христианства

Чаще всего слова "Сын Человеческий" у Иисуса можно заменить местоимением "я", и смысл не изменится. Но в некоторых случаях Он, похоже, имел в виду не себя, а кого-то другого. Те, кто изъяснялся по-арамейски в Палестине, нередко подменяли словами "сын человеческий" (т. е. "человек") местоимение первого лица. Возможно, Иисус, говоря о себе, поступал так же из какой- то особенной скромности или с тем, чтобы в речи Его не было и намека на самолюбование. (Так в английском употребляют вместо "я" обобщенно-личное местоимение.) А может, у Него были особые причины не говорить прямо, чтобы слушающие не знали точно, себя Он имеет в виду или "такого-то". Подобного рода предположения вполне допустимы; и нет ничего странного в том, что этим приемом пользовался говорящий по-арамейски. Однако надо бы еще спросить, не было ли у Него в определенных случаях особой причины выбрать именно этот оборот речи. Мне кажется, причина была. Некоторые речения Иисуса отличаются такой смелостью, что одно это уже оправдывает употребление третьего лица. Чуть ниже мы рассмотрим несколько таких речений. Но и в них, и вообще повсюду косвенный оборот допускает еще одну трактовку: Иисус без лишних слов давал понять, что те, кто воспримет Его весть, Его узнают, а остальным, не воспринявшим, придется вопрошать: "Кто этот Сын Человеческий?" (как они и вопрошали, по Евангелию от Иоанна). Если это действительно так, то скорее всего узнать в Нем могли того Служителя Господа, о котором говорил пророк, а значит — и "представителя", что, как мы видели, вполне соответствовало Его намерениям.

Во всяком случае, весьма показательно, что многие речения, включающие этот оборот, соотносятся с делом Служителя Господа, особенно там, где Иисус говорит об ожидающих Его страданиях и смерти: "Надлежит Сыну Человеческому много претерпеть", "Написано о Сыне Человеческом, что надлежит Ему много пострадать и быть уничиженным", "Сын Человеческий... пришел... дать душу Свою как выкуп за многих". Слова эти перекликаются со словами пророка. Ведь пророки не просто вникали разумом в то, что творилось при них, выводя возможные последствия (хотя и это включается в пророчество). Пророки принимали бремя призвания, обретая ту возвышенность, которой больше пристала косвенная речь. И если Иисус употреблял обычный арамейский оборот — это не случайно: Он говорил так, лишь когда возвещал о своем призвании с несколько большей прикровенностью; тогда словами "Сын Человеческий" Он и именовал самого себя вместо традиционного "Мессия". Видимо, евангелисты так и понимали эти слова.

Некоторые из пророчеств, которые я упоминал, толкуют о жизни по ту сторону смерти и страданий. Евангелия сообщили нам, что Иисус говорил об этом по-разному. Иногда Он говорил о "восстании из мертвых", иногда о "возвращении", иногда и вовсе туманно: "Недолго уже, и вы больше не видите Меня; и вы увидите Меня". Определить, какие речения более точно передают сказанное Им, должно быть, невозможно. По мере развертывания событии пророчества могли конкретизироваться. Еще вероятней, что иногда Он говорил прямо, а иной раз — потаеннее. Достоверно мы можем утверждать одно: независимо от того, насколько точно передают евангелисты слова Иисуса, мысль о новой жизни, обретенной через смерть, о победе через поражение неотделима от Его мыслей о собственной участи.

Это мы можем утверждать уверенно. Дальше все сложнее. Если вернуться к трем типам пророчества, которые я выделил, то позволительно сказать, что "восстание из мертвых" означает просто загробную жизнь, а слова "немного спустя увидите снова Меня" обещают восстановление личных связей, прерванных смертью. Здесь все более или менее понятно. Но совсем по-иному звучат слова о пришествии Сына Человеческого: "Ибо придет Сын Человеческий во славе Отца Своего"; "Тогда увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках"; "Как молния, блистая, светит от одного края неба до другого, так будет Сын Человеческий в день Свой". Разумеется, все это —- образная символика; но что же стоит за символами? Появляются они там, где речь идет о Страшном суде и о конце света, которые должны, очевидно (во всяком случае, судя по ряду отрывков), совпасть с приходом Сына Человеческого. Здесь явственно проглядывают черты "апокалиптических" надежд и прозрений, бытовавших задолго до того и оживших вновь в бурное время, предшествовавшее падению Иерусалима. Многие из этих надежд лелеяли и ранние христиане. Из других книг Нового Завета (не из Евангелий) мы знаем, что они говорили об этом с радостным трепетом. И, естественно, жадно хватались за все сохранившиеся в памяти слова своего Господа, которые имели хоть какое-то отношение к этим чаяниям.