Основные параметры японской цивилизационной модели

Концепция синто о неразрыной связи времен явилась одной из важнейших для японской цивилизации. Главной единицей времени в ней является «поколение» (сначала божеств, а потом и императоров). При этом поколение осмысляется не как разделяющая, а как соединяющая единица. Императорам принято присваивать порядковый номер, который вводит каждого из них в недискретную последовательность. Примат аристократизма, наследственности любых занятий вообще сделались отличительной особенностью японской культуры и стиля исторического существования этноса. Средне-вековые мыслители (например, Китабатакэ Тикафуса) выделяли Японию из других стран именно по признаку непрерывности ее государственного времени, утверждая, что в отличие от Китая, Кореи и Индии только в Японии правящая династия не знала перерыва. В связи с этим история Японии представляет собой пример эволюционного, а не революционного типа развития. Изменения там имеют шанс на успех только тогда, когда они «маскируются» под традицию. Так, собственно говоря, и произошло во время «реставрации (обновления) Мэйдзи», когда революционные по своей сути преобразования проходили под лозунгом восстановления власти императора.

Несмотря на то, что синто (по сравнению с буддизмом и конфуцианством) является продуктом «незрелых» общественных и мыслительных отношений, он не был поглощен ни идейно, ни организационно. Более того, после «обновления Мэйдзи» правящие круги страны сумели использовать синто в качестве основы официальной идеологии, превратив синто в государственную религию, главным жрецом которой оставался император. Именно синто, его мифы и ритуалы, в центре которых стоял император, сыграли в это время роль основного инструмента по конструированию японской нации.

В то же самое время следует иметь в виду, что установки синто на преемственность подкреплялись китайскими по своему происхождению концептами, связанными с важностью исторического прецедента. Так, в частности, идея летописания и ее текстовое оформление происходили под прямым материковым влиянием. Китайский исторический и квазиисторический материал служил для японских мыслителей неисчерпаемым резервуаром, из которого они черпали примеры для подтверждения своих построений и обоснования тех или иных поступков.

Что касается собственно настоящего времени, то здесь доминировал язык описания, выработанный конфуцианством (мы употребляем термин «конфуцианство» не столько для обозначения учения самого Конфуция, сколько для весьма синкретичной идеологической и этической системы, которая сложилась при значительном участии даосизма и других философских учений китайского происхождения). Особенно активно понятийный аппарат конфуцианства стал использоваться государством начиная с VIII в., когда были созданы государственные школы чиновников в столице и в провинциях, где основу обучения составляли классические произведения конфуцианского канона. Конфуцианство моделировало государство и общество по принципу семейных отношений, придавало им жесткую иерархичность, актуализировало проблему долга, с помощью ритуалов и церемоний вырабатывало нормативное поведение (в особенности это касается чиновничества). Китайский литературный язык, осмыслявшийся как носитель конфуцианских ценностей, на многие века сделался «государственным языком» — в том смысле, что почти вся официальная документация велась именно на китайском. Влияние конфуцианства на устройство государственной жизни в разные периоды бывало разным, но не подлежит сомнению, что законодательство, чиновничий аппарат, этические отношения в Японии испытывали его постоянное влияние. Особенно значительное распространение этические нормы конфуцианства (неоконфуцианства) получили при сёгунате Токугава.

В то же самое время необходимо отметить, что усвоение конфуцианства было выборочным. Так, главная идея китайской историософии — «мандат Неба», в соответствии с которой правящая династия с неизбежностью растрачивает имевшийся у нее вначале запас добродетельности-дэ (яп. «току») и подлежит смене, после некоторого периода колебаний была в Японии отвергнута. То есть конфуцианству все-таки не удалось преодолеть абсолютную установку синто на преемственность.