Основы языческого миропонимания

Наиболее архаичные палеоазиатские (ительменско-корякско-чу-котские) формы шаманства в полной мере демонстрируют нам этап-ность его становления, шедшего по линии все более органичного слияния колдовской и протожреческой культовых традиций. Так называемые «черное» и «белое» шаманство у чукчей в действительности суть не что иное, как две стороны формирующегося шаманства, где его колдовская и его протожреческая структурные части еще не вполне «притерлись» друг к другу. В этой связи примечательно, что на описанных В. Г. Богораз-Таном чукотских семейных праздниках хозяйка, как правило, брала на себя колдовские функции, мужчина же исполнял жреческие обязанности (Богораз-Тан В. Г., 1939. С. 71—104).

Скорее всего, поначалу в сибирском шаманстве доминировала колдовская культовая традиция. Чукотское шаманство, находившееся, как считается, на стадии формирования, существует, по В. Г. Богораз-Тану, «для сношения со злыми силами и защиты от них». Примечательно, что духи-помощники чукотского шамана приравниваются к келет — злым духам (Богораз-Тан В. Г., 1939. С. 73). В мифологии алтайцев говорится: первый кам — от Эрлика (хозяина Нижнего мира). Именно Эрлик научил одного из перволюдей — Тянгару — искусству камлания. Сначала Тян-гару общался только с Эрликом, затем по требованию Ульгеня стал сообщаться и с верхними духами (Вербицкий В. И., 1893. С. 103).

Следует особо оговорить, что урало-сибирский шаманизм в разных местах этого суперрегиона складывался неравномерно, развивался разными темпами и в не совсем одинаковых направлениях — в зависимости от географических, исторических, этнопсихологических и иных условий. Так, шаманство обских угров предстало глазам этнографов в основном на семейном уровне. Остяцкие и вогульские шаманы в большинстве своем не были профессионалами, во многих случаях камлали без полного шаманского облачения, погребались как простые общинники. У них практически не отмечено обрядов «пересотворения» шамана, «оживления» бубна и пр., обязательные у многих других сибирских народов.

Это в свое время дало повод предположить «незавершенность» обско-угорского шаманства (и шаманизма), которое будто бы не смогло или не успело достичь «классических» форм, как, например, у тунгусо-язычных народов (прежде всего у эвенков). Думается, однако, что здесь мы имеем дело не с «незавершенностью» обско-угорских шаманских верований, а с их упадком. Мне представляется, что «пик» обско-угорского шаманства совпал со временем существования кулайской, усть-полуйской (V в. до н. э. — IV в. н. э.), релкинской, потчевашской, оронтурской (около VI–IX вв. н. э.) культур, что подтверждается необыкновенным расцветом в те времена богатого и колоритного медно-бронзового культового литья с ярко выраженными «шаманскими» семантическими сюжетами.

Несмотря на «незавершенность», «упрощенность» обско-угорского шаманства, оно и в новое время имело большую силу, завораживая своими мистериями не только аборигенов-язычников, но и русское христианское население. «Можно без преувеличения сказать, — отмечал в начале прошлого века, повествуя о вогульском крае, К. Д. Носилов, — что нет ни одного русского, который живя там, не верил бы в чудеса шаманов, не прислушивался тревожно к тому, что делается, что рассказывается про этих людей, имеющих явное сношение с духовным миром. Я знаю многих русских, которые не стыдятся участвовать в жертвоприношениях, охотно обращаются к ворожбе этих людей и даже ввели это в правило, отправляясь в путь, положим, на рыбный промысел» (Носилов К. Д., 1904. С. 16).

В XVII в. русское население Сибири явно стояло на пороге возвращения к язычеству. Вот, например, выдержка из грамоты царя Алексея Михайловича от 1648 г.: «Ведомо де государю учинилось, что в Сибири и в Тобольску и в иных сибирских городех и в уездех мирские всяких чинов люди и жены их и дети… к церквам божиим не ходят, и умножилось в людех… глумление и скоморошество со всякими бесовскими играми…, а иные люди тех чародеев и волхвов и богомерзских баб в дом себе призывают и к малым детям, и те волхвы над больными и над младенцы чинят всякое бесовское волхование и от правоверия православных крестьян отлучают» (Акты исторические, 1842. С. 124, 125).

Особенно непростое положение создалось в Восточной Сибири, где удельный вес русского населения был намного ниже, чем в западносибирском Обь-Иртышье. Там помощью шаманов не брезговали даже высокопоставленные администраторы. Известно, например, что в 1679 г. якутский воевода Андрей Барнашлев, узнав, что якуты подали царю челобитную, где перечислялись его многочисленные насилия и беззакония, обратился к шаману, чтоб тот шаманил о смерти челобитчиков и о благополучном исходе дела. «И шаман Няча у него Андрея в горнице шаманил; а в их земле шаманы бесовским волшебством людей портят и морят», — доносил вышестоящим властям преемник Барнашлева воевода Фома Бибиков.