Основы искусства святости, том 3

Потому что каких только грязных деяний на этих сценах не представляется, каких только бесстыдных слов здесь скоморохи не произносят! Но кто в этих пошлостях находит удовольствие, тот приносит образы их с собою и домой... Но даже и в том случае, если бы кто такие зрелища за шуточные считал, за устраиваемые для развеселения духа, я утверждаю, что немного же ума у заправил тех городов, где заботятся о забавах как бы о каком важном деле. Да и не суетное ли это дело серьезно заниматься вещами пустыми и ничтожными? Они питают собой безрассудное честолюбие, и силы здесь расходуются бессмысленно... Человек разумный никогда не предпочтет приятного доброму. Но говорят: "Не всем же быть философами". Неужели? А разве не все мы стремимся к вечной жизни? Что скажешь ты на это? Зачем же ты и веру принял? Можешь ли Бога любить и ближнего, не философствуя? "Да я и читать-то не умею", — быть может, скажет кто-нибудь. Если читать не умеешь, чем ты защитишься, если не слушаешь? Слушанью ведь не нужно учиться. Впрочем, вера вовсе и не есть достояние мудрых мира сего (1 Кор. 1, 26-27), а мудрых в Боге. Бога и не зная грамоте можно познавать; свиток, содержащий положения сей веры и обращенный к людям хотя простым и несведущим, есть, однако же, Божественный. Это — Божественное самосвидетельство, именуемое Божественной любовью, это — книги печати духовной. Но можно слушателем Божественной мудрости быть и вместе с тем своему гражданскому положению соответствовать; ничто ведь не препятствует и дела мирские вести правильно и богоугодно»⁸⁶.

-61

6. Еще сказал: «И мужчины, Христу себя посвятившие, во всей своей жизни должны не казаться лишь, а и быть столь же степенными и благопристойными, в каком виде и в церквах они оказываются: столь же скромными, богобоязливыми, любвеобильными. Но я недоумеваю, отчего это с переменой места они меняют и внешний вид свой и поведение... Оставляя церковное собрание, отлагают они в сторону и святые чувства, навеянные в церкви Духом Божиим, и уподобляются большинству, среди которого вращаются. Или лучше сказать: как скоро отлагают напускную и лицемерную эту степенность, делается очевидным, что на истинной их духовной физиономии она была лишь маской. По-видимому с благоговением выслушавши слово Божие, они оставляют оное там, где выслушали, а вне церковного собрания, как бы с ума рехнувшись, в обществе нечестивцев себя не помнят от удовольствия; внимая игре арфистов и арфисток, из себя они выходят при выслушиваньи их любовного чириканья, приходят в исступление от пения под игру на флейте, хлопают в ладоши, выпивают, позволяя себя осыпать и опакощивать всякого рода и другим сором и мусором, наметенным, натащенным

87

и накиданным течением и веянием времени» .

3. Литература

Самое дорогое у человека — слово, и оно предается растлению, проституируется. Начиная с любого уличного листка и кончая «серьезными» произведениями искусства, вы встретите одну и ту же тему о флирте, ухаживаниях, увлечениях, половых сношениях, о «любви»... Не оставляют в покое ни малышей, ни отроков, ни подростков, ни безусых юношей, ни незрелых, несформировавшихся девиц. И писатели наши, посвятившие свой талант, если подходит тут это слово, описанию порока во всех его подробностях и срамоте, еще хвалятся этим и, захлебываясь от удовольствия, с диким цинизмом и в похотливо-истеричном экстазе выкрикивают к читателям, как В. Розанов в своих «Опавших листьях»:

«Дураки вы этакие, все мои сочинения замешены не на воде и не на масле даже, — а на семени человеческом: как же вам не платить за них дороже?»

Можно, конечно, втаптывать в грязь достоинство человека и честь читателей, но не настолько же. Нет посему ни--62-

чего удивительного, что даже «видавшие всякие виды» светские критики, и

88

те не выдержали. И один из них так откликнулся на страницах периодической печати:

«Нет прощения, нет забвения проститутам от литературы».

Падение литературы столь велико, что даже женщины принялись писать непристойности. Получается вдвойне гадко и нечистоплотно. И удивительней

89

всего то, что дамы-писательницы сами это сознают. Мария Яничек так начинает, например, предисловие к своей сверхскабрезной книжечке: «С Богом (к чему Его тут задевать? — Еп. Варнава), моя книжечка! Не робея, ступай вторично в свет! Опять осудят тебя, как и в первом издании, и... все-таки раскупят». Грустно становится от этого грубого мужицкого цинизма и бесстыдства в устах «нежных, хрупких созданий» и от этого: «Все-таки раскупят». Действительно, раскупят.

Понятно теперь возмущение талантливого Лео Берга⁹⁰. «В наше время, — говорит он, — когда женщины требуют всех прав, даже права ездить на двухколесной непристойности, именуемой велосипедом, они должны иметь право и на цинизм. И уже находятся такие, которые весьма широко пользуются им. Скоро придется запретить холостым мужчинам читать книги подобных писательниц, и в критических заметках будет значится: "Это не для молодых людей". Итак, уважим и это право».