Читаем Основы изучения языкового менталитета: учебное пособие полностью

Действительно, их значения имеют довольно существенную общую часть: 'Я хочу, чтобы ты для меня [нечто сделал]' – соответственно, 'сообщил нужную мне информацию' или 'совершил нужное мне действие'. Однако с точки зрения русского языка различие здесь более существенно, чем сходство. Почему? Так, глагол просить отличается от английского to ask в том отношении, что просящий неизбежно оказывается «в положении просителя», т. е. в положении несколько униженном, просьба – это обращение «снизу вверх». Тем самым просьба – это всегда просьба об одолжении. Чтобы не оказаться в этом положении, многие люди сознательно избегают ситуации просьбы, добиваясь от других людей совершения нужных им действий иными средствами.

Помимо чисто знаковой функции перформатива, т. е. осуществления определенного типа речевого акта, произнесение слова прошу ставит говорящего в «низшее» положение по отношению к адресату (независимо от реальной иерархии их статусов: акт просьбы возможен по отношению как к «высшему», так и к «низшему»). В этом русский глагол просить сближается с английским глаголом to beg, о котором А. Вежбицкая пишет, в частности, что «begging предполагает униженную, жалкую позицию: просящий дает понять, что он трактует своего адресата как человека, имеющего над ним власть». Однако этическая окраска русской просьбы существенно иная. В просьбе имеется компонент вроде следующего 'Я предполагаю, что ты это сделаешь, потому что я предполагаю, что ты хочешь, чтобы мне было хорошо'. Одновременно просьба включает обещание благодарности: фраза Я тебя прошу означает, в частности, 'я буду чувствовать, что я тебе обязан'. Русская просьба тем самым означает вовлечение адресата в определенный тип отношений, где у каждого из участников предполагается наличие некоторых «добрых чувств» по отношению к другому. Обращение к человеку с просьбой означает тем самым вторжение в чужую личную сферу – не только в том смысле, что от человека ожидаются какие-то действия, а прежде всего в том, что ему навязываются определенные чувства. И что наиболее характерно – просьба входит в число обычных, ежедневно производимых действий, является элементом быта, а глагол просить (Надо попросить брата, соседа, дядю Васю и т. п. это сделать) – характерным признаком русского дискурса.

Как представляется, этот факт хорошо вписывается в общую картину поведенческих стереотипов, отраженных в русском языке, а именно: неуважение к идее приватности; глубоко укорененная идея, что человек часто не делает того, что обязан, и делает то, чего не обязан делать (то, что можно, оказывается реально нельзя, а то, что как бы нельзя, на самом деле можно, и т. д.); ощущение неподвластности человеку окружающих его обстоятельств и готовность попросить о помощи, но одновременно – и готовность выполнить просьбу, обыденность обоих этих действий. Ничего этого нет в глаголе спрашивать, лишенном каких-либо специальных этических пресуппозиций или импликаций [Зализняк, Левонтина, Шмелев 2005: 282–285].

Формулы речевого этикета. Речевой этикет выступает как отражение в современной поведенческой сфере древних типов ритуального поведения: сегодня эта сфера обладает повышенной социальной и культурной значимостью, потому что от ее правильной актуализации зависит очень многое в социальной и культурной «температуре» общества и в социальной и культурной идентичности личности. Тщательно разработанные ритуалы обращений, просьб, отказов, извинений имеют целью достижение толерантности в отношениях между людьми и предотвращение возможных конфликтных ситуаций. Поэтому важность «хороших манер» заключается в том, что они способствуют объединению участников общения, достижению взаимопонимания и согласия.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки