Основы христианской философии

Обращаясь к вытеснению воскресением субботы, как «дня Господня», мы легко поймем мотивы и основания этой «перемены», окончательно зафиксированной лишь в III в.[190] Христос воскрес по Св. Писанию «в третий день», что и отмечает наше русское слово «воскресение», или «dies Dominica» — у латинян, dimanche — у французов. Но в эллинистической среде день после еврейской субботы был днем солнца — откуда и название этого дня — день солнца (нем. Sonntag, англ. Sunday). Но эта близость христианского празднования воскресения Господня к языческому культу Солнца (из чего постоянно делают неверные и необоснованные обобщения) сразу же вызывала и твердое осознание иного смысла праздника в христианстве. Господь часто именовался светом. Он есть «Солнце правды» — и эти термины имеют в христианстве свой собственный законный смысл. Уже Тертуллиан (III в.) писал: «Другие считают Солнце — христианским Богом, вследствие нашего обычая в молитве обращаться в сторону востока ("восходящего солнца"), но мы это делаем не в силу религиозного почитания солнца». Действительно, видеть в переносе «дня Господня» на воскресение влияние языческого культа Солнца прямо бессмысленно; христианство, однако, в порядке законной рецепции пользовалось различными материалами внехристианского происхождения[251]. По верному замечанию Ранера, «христиане брали образы и символы из античной традиции, чтобы с помощью их выразить то, что в античной религиозности было только интуицией, но что явилось как высшая реальность во Христе».

7. Праздник Рождества Христова

Из новых (в отношении Ветхого Завета) праздников — все, что относилось к жизни, смерти, воскресению Спасителя, а также к Божией Матери, положило начало новым праздникам. Из Ветхого Завета остался праздник Пасхи, но и он получил в христианстве новый смысл. Остановимся на упомянутом уже выделении праздника Рождества Христова, который первоначально совпадал с праздником Крещения Господня, а еще раньше с праздником Пасхи (еще у Климента Александрийского читаем: «Восход солнца есть образ дня рождения»). Самое выделение праздника Рождества Христова, его фиксация на 25 декабря были вызваны желанием противопоставить христианский праздник «Солнца правды» — языческому празднику Солнца (особенно в культе Митры). Добавим, что в языческом культе Солнца было ночное празднество, в котором воспевалось: «Дева родила младенца, отныне будет возрастать свет». Опасность смещения христианского праздника с языческим культом была, несомненно, велика[252][253], но Церковь, не боявшаяся рецепции ряда образов из эллинистического мира, хранила в празднике Рождества Христова свою идею, вносила свой смысл. Нельзя забывать об этом, нельзя просто выхватывать отдельные выражения и делать выводы о «заимствовании» Церковью того или иного материала из внехристианского мира. Тайна исторического роста богослужебных чинов и их развития заключалась не в исключении терминов и образов из внехристианского мира, а в христианской переработке, в христианской рецепции внехристианского материала.

8. Христианская Евхаристия

Совершенно особо стоит вопрос об Евхаристии, которая с самого начала была основой богослужебных собраний[254]. По завету самого Господа: «творите сие (т. е. Евхаристию) в Мое воспоминание», христиане собирались для совершения Евхаристии, для причащения Тела и Крови Господа. Вся жизнь Церкви была сосредоточена в евхаристических собраниях, в совершении «Трапезы Господней»,— и вокруг евхаристического канона и формировалось богослужение, получившее окончательное свое оформление лишь в IV в.[255]

Но в современной религиозно-исторической школе, столь проникнутой антихристианскими тенденциями, получило особое распространение учение о том, что христианская Евхаристия есть не что иное, как высшая одухотворенная форма священной трапезы, имевшей место в тотемизме. Особенную силу эта теория получила после работы Робертсона Смита «Чтения о религии семитов» (Smith R. Lectures on the religion of the Semites. L., 1906). Нечего удивляться, что антихристианские движения нашего времени ухватились за гипотезу Р. Смита,— и в антихристианской литературе (особенно в советской России) эта гипотеза Р. Смита трактуется как бесспорное будто бы утверждение истории религии. Приведем только одну цитату из книги Ем. Ярославского «Как родятся, живут и умирают боги и богини»: «Христианские священники выдают причащение за особую тайну, за особое таинство... но у разных народов причащение производилось так же, как и в христианстве, и означало соединение человека с телом и кровью своего бога». Ярославский сводит причащение к священной трапезе в тотемизме: «Когда перед племенем вставала необходимость напрячь все свои силы, они прибегали к тому, что съедали своего тотема; "верующие" съедали по кусочку своего убитого бога и выпивали его кровь».