Особая должность

Судьба все же дала ему опять поблажку: примчался вестовой и доложил, что замполита срочно вызывают на учения в поле, где находились те самые курсантские батальоны; там произошло какое-то «чп». Майор, чертыхнувшись, предупредил, что, как вернется, начнет все сначала.

Скирдюк тут же примчался на холодильник и вместе с Зурабовым отправился уламывать Эсфирь Марковну снова. Однако вскоре Мамед Гусейнович забегал глазами и оставил их одних.

— Я не позволю тебе ничего вывезти не только на сутки — даже на одну минуту, — непреклонно заявила тогда Эсфирь Марковна, ударяя ребром ладони о стол. — Хватит! Чуть сама из-за тебя не погорела. Нужны мне очень все эти переживания.

— Не даром же, Фирочка, — пробормотал Скирдюк.

— Фи! Постеснялся бы вспоминать про такую мелочь, жлоб. Слава богу, я не твоя любовница, а то бы я тебе обратно в рожу швырнула эту булавочку. Не стыдно ему вспоминать про нее...

— Что тебе нужно, скажи? — едва ли не взмолился Скирдюк.

Она ответила жестко, по-мужски, так же как курила — глубоко затягиваясь, выпуская дым клубами:

— Нужно то, голяк, чего у тебя нет и никогда не будет: золото.

— Много? — спросил Скирдюк, сам не понимая, к чему этот вопрос.

Эсфирь Марковна брезгливо передернула плечами:

— Какая разница? Можно подумать, тебе только и остается: открыть свой кошелек и отсчитать монету.

— Это посмотрим еще, — Скирдюк уже решился. — Говори, сколько надо?

Что-то уловила она в его тоне, заставившее поверить. Она достала из сумочки свою смятую тетрадку, заглянула в нее и быстро защелкала на счетах.

— Конечно, я понятия не имею, какой сейчас валютный курс и где он вообще есть, — бормотала она, продолжая считать, — но, думаю, монет десять, наверное, хватит. Да, десять. Это не так много, но что с тебя возьмешь? Сомневаюсь, чтоб ты даже это достал.

— В понедельник получишь, — Скирдюк ударил кулаком по столу, — но чтоб товар был. Поняла? — он опрометью выскочил из конторы. Эсфирь Марковна услышала, как взревел его мотоцикл, и скептически выпятила накрашенную губу.

Он отвез на почтамт открытку на имя Любови Львовны Козел (не забыл, конечно, это имечко), а следующие сутки провел, словно в горячке. Механически исполнял то, что требовалось по службе. Хрисанфов был по-прежнему беспечен и за обедом даже подмигнул, как бывало, своему старшине: не найдется ли чего? Скирдюк достал бутылку.

Сам он не пил. Едва дождавшись нужного часа, выскочил на мотоцикле на пустынное булыжное шоссе.

Он оказался первым у окошка, где выдавались письма до востребования, и как только появилась пожилая женщина с отекшим серым лицом, протянул ей свое удостоверение. Очень долго — Скирдюк извелся ожидая — перебирала она конверты, солдатские треугольники, бледно-синие бланки телеграмм, а затем уронила:

— Пишут...

Он не понял этой привычной в ее устах шутки-утешения и переспросил хрипло:

— Кто пишет?

— Это вам лучше знать, — ответила она уже раздраженно и позвала:

— Кто следующий?

Негнущимися пальцами Скирдюк спрятал удостоверение в карман кителя. Он побрел к выходу, не видя никого и бессознательно повторяя вслух:

— Как же так? — и вдруг прозрел: — Насмехается он надо мною, падла! И фамилию придумал какую! Козел... Чтоб до самых печенок донять...

Кто-то придержал его сзади за локоть, будто хотел опередить в дверях. Он оглянулся и увидел Романа Богомольного.

Минут пятнадцать спустя сидели они в пустынном парке на берегу мутного Салара, на холодной скамье.

— А ты, оказывается, парень-жох, — говорил, посмеиваясь, Роман, — смекнул, выходит, что я попросту хохмил с этой Любочкой Козел.

Скирдюк все же еще сомневался:

— Ты что, случайно пришел сейчас на почтамт?

— Клянусь! — Роман постучал пальцем по своей груди. — Интуиция. Такое слово известно тебе?

— Да-а, — скептически протянул Скирдюк, — а ушел бы я себе ни с чем, где была бы тогда твоя интуиция?

— Ну, если по-серьезному, то отправлял я с почтамта деньги в Коканд. Тетка там у меня с двоюродными сестричками. Тоже — эвакуированные. Школьницы еще. Бедные девочки...

И опять послышалось Скирдюку нечто фальшивое. Однако был он настолько поглощен своими нелегкими заботами, что, пренебрегая всем, даже недавней жгучей обидой у окошечка почтамта, рассказал Роману без утайки, что с ним стряслось, и не попросил, а потребовал:

— Выручай, коли ты в самом деле товарищ.

Роман молчал так долго, что Скирдюк вопросил уже в сердцах:

— Ну, так что?

Роман резко повернулся к нему.

— Слушай, — он смотрел на Скирдюка так, будто впервые увидел его, — за кого ты, собственно, говоря, меня принимаешь? Я что, по-твоему, валютчик какой-то, маклак?

— Ты ж сам говорил, что из-за шухера какого-то с валютой прибежал до меня тогда, — несколько растерянно возразил Скирдюк.

— Так, так, — в пространство произнес Роман, — выходит, ловишь ты меня на слове... — он вдруг всполошился, вскочил и огляделся.

Мужчина в шинели внакидку и его спутница в берете и резиновых ботах прошли мимо, озабоченно обсуждая что-то на ходу.

Роман следил за ними напряженным взглядом и молчал, пока они не удалились.