Особая миссия

– В целом я согласна с мнением, которое сейчас было изложено, – сказала я. – Могу добавить о себе лично. Я не из тех упрямых натур, которые с тем большим интересом делают то, что им запрещают. Это детство. Но не думать теперь о причинах катастрофы просто не смогу. И не предпринимать шаги для получения информации, с этим связанной. Если это не нравится какому-то генералу Кольцову, пусть объяснит это мне сам. Мы не в ФСБ служим, чтобы пытаться давить на меня через моего начальника. Я не нарушила ни одного параграфа утвержденного приказом министра Устава спасательной службы, ни одного из неписаных принципов Кодекса Первых Спасателей. И мне очень не нравится, что я второй раз за несколько часов слышу фактически одно и то же от столь разных людей – нашего генерала и полковника ФСБ Краевского. Тот тоже отчитывал меня…

Я тут же споткнулась и решила поправиться:

– …нас, то есть, за то, что лезем не в свои дела… Меня, например, очень теперь интересует вопрос – почему, собственно, нам нельзя двигаться в эту сторону… Значит, кормить людей всяким газетным бредом о «внуках»-террористах – можно, а о настоящих причинах катастрофы – думать нельзя!

Тон у меня, надо сказать, был решительный.

– Нет, Григорий Абрамович! Я думать буду, и с людьми разговаривать стану. Во-первых – я так устроена, а во-вторых, это моя профессия, это мое дело, я словами работаю столько же, сколько и руками… Предупреждаю заранее: следующее, что я сделаю, – узнаю в штабе спасательных работ, сколько пассажиров было в этом злополучном рейсе на «Сергее Есенине». Не думаю, чтобы это оказалась столь уж секретная информация.

– Зачем? – спросил Абрамыч, но я поняла по его интонации – спросил не для того, чтобы оценить, стоит ли мне это разрешить, а самому интересно стало.

– Капитан Самойлов, насколько я помню, – ответила я, – сказал какую-то непонятную фразу: «Пассажиров на теплоходе было слишком много»… Или что-то в этом роде… Я не могу ее никак интерпретировать, потому что мне не хватает информации. Я не могу исключить формально-логическое ее истолкование, поскольку не знаю – сколько же на самом деле было пассажиров в ту ночь на судне, сильно ли оно было перегружено, как утверждает капитан, могло ли это ухудшить его ходовые качества и затруднить управление им… Мне нужно это знать.

Григорий Абрамович встал и поднял обе ладони, как рефери на ринге, останавливающий боксеров. Хотя мы в драку и не лезли.

– Все, коллеги. Закончили. Мне настроение группы ясно. Пора работать…

– Добавлю все же, – продолжил он, сделав секундную паузу, – что я это настроение разделяю… Мы не подменяем собой следственные органы, как это утверждает полковник ФСБ Краевский, с которым, кстати, у меня нет никаких старых счетов, хоть знаем мы друг друга достаточно давно, наверное, с Чернобыля… Мы не превышаем свою компетенцию, как это утверждает генерал Кольцов. По крайней мере, пока не превышали… Не думаю, что можно счесть таким превышением и Олин интерес к числу пассажиров на теплоходе. Это информация открытая…

Он осмотрел нас, как полководец перед сражением, и объявил:

– Через три минуты – в полной боевой готовности собираемся у катера. Задача на смену – окончательное обследование корпуса судна на предмет установления погибших. Задание ответственное. Через восемь часов теплоход будут снимать с вынужденной стоянки и отбуксируют на местный судоремонтный завод, где корпус будет разрезан на части. Не буду напоминать, что обследование должно вестись с максимальной тщательностью. Если останутся малейшие сомнения, что на судне есть хотя бы еще одно тело погибшего человека, график работ будет сорван и обследование – повторено. А вот это уже станет свидетельствовать о нашем с вами непрофессионализме… Всё. Жду всех на берегу.

Когда вы выбирались из палатки, Абрамыч взял меня за руку и сказал вполголоса:

– Если ты задержишься на некоторое время на берегу, я не обращу на это особого внимания… Штаб спасательных работ знаешь где?..

…Конечно же, я воспользовалась намеком своего командира и задержалась на берегу, когда наша группа отправилась на теплоход. Приказать мне продолжить сбор информации о причине катастрофы он не мог, но и запрещать не хотел. Поэтому предоставил самостоятельность в решении. Что ж, спасибо. Большего и не нужно.

Однако в планы мои входило не только добыть информацию о числе пассажиров. Самостоятельность я привыкла толковать в расширительном смысле, иначе какая же это самостоятельность? Бегать вдоль запрещающего проход барьера и испытывать от этого удовольствие я не люблю и не могу. Прежде всего, не понимаю, почему мне нельзя интересоваться, как погибли люди, тела которых я совсем недавно вытаскивала с искореженного теплохода. Почему я должна остановиться, если моя мысль и интуиция настаивают на том, что должна шагнуть дальше? Только из-за нежелания генерала Кольцова допустить меня к этой информации? А собственно, почему? Терпеть не могу монополий…