Особая необходимость

Из каюты в рубку, словно на смену ушедшим, — чтобы не воцарялась здесь тревожная тишина, — вошел отдохнувший Коробов, второй пилот. В рубке запахло одеколоном, Сенцов потянул носом воздух, замахал ладонью у лица. Коробов опустился в кресло рядом с Сенцовым. Заметив его жест — улыбнулся.

— Подготовился — полный парад! — сказал он весело, как бы показывая своим тоном, что ни слов его, ни возможной опасности принимать всерьез не следует.

Оба склонились к микрофону бортового журнала. Коробов принял вахту. Теперь Сенцов мог некоторое время отдыхать, ни о чем не думая, — пока предупреждающий сигнал не возвестит о начале маневра. Хотя как это сделать — ни о чем не думать, он так никогда и не мог понять.

Сенцов по очереди повернул регуляторы, усилил яркость бортовых экранов. Они замерцали неживым, призрачным блеском. Проступила звездная россыпь, и даже словно бы потянуло пронзительным холодом пустоты. Коробов зябко повел плечами.

Сенцов едва нашел терявшуюся в солнечных лучах Землю и долго смотрел, не отрываясь. Оттуда человек неудержимо стремился в космос. Он и вышел в космос и, конечно, все дальше будет удаляться от дома — так ребенок сначала едва решается обойти двор, а потом все смелее и смелее движется к темнеющему далеко за околицей лесу, — но только все равно без Земли человеку не прожить. Не прожить без Земли, какую бы ни устраивать оранжерею на борту… Здесь вот тоже один умник хотел расписать потолок разными пейзажами — только нагонять тоску… Хорошо, что не дали — покрасили в легкий серебристый цвет.

А ведь летят они не так уж и долго, осваивают, так сказать, пригородный маршрут. Что же станут говорить люди, которым выпадет счастье участвовать в рейсах дальнего следования? В том, что эти рейсы будут, Сенцов не сомневался, иначе их пребывание здесь теряло бы всякий смысл. Но все же противоречие между продолжительностью полетов и основой психики человека — тягой к Земле — оставалось, и разрешения его Сенцов не видел. А он не любил продвигаться вперед, оставляя за спиной нерешенные задачи…

Он покосился на Коробова, нащупал выключатель курсового экрана, нажал.

Рубку залило красноватым светом. Острые тени легли на стену, заиграли на циферблатах. Легкое головокружение на миг задело пилотов.

Марс висел перед ними широченным медным серпом. Легкая дымка смягчала его очертания. Извечная загадка, красное яблоко раздора… До сих пор спорили, есть ли на планете что-нибудь, кроме песка и скудной растительности, а может — даже и ее нет, являются ли спутники Марса искусственными, была ли здесь когда-нибудь высокоорганизованная жизнь…

Ответ на все вопросы был рядом, рукой подать: всего в тридцати тысячах километров от ракеты светилась Аэрия, виднелись Большой Сырт, загадочный Лаокоонов узел… Было от чего закружиться голове.

Коробов смотрел, уткнув подбородок в грудь, тихонько посапывая. Сенцов, сам того не замечая, чуть улыбнулся.

— А Марс заливает полнебосклона.
Идет тишина, свистя и рыча…

— медленно прочитал он.

— Тишина… — задумчиво повторил Коробов. — Это недобрая тишина…

— Это написано не о тишине. О победе…

— Я где-то слышал… Недавно написано?

— Нет, давно… Я бы взял его с собой к победе. У него было чувство полета…

Вот так выглядит победа — красным полумесяцем на экране. Без увеличения, с расстояния в тридцать тысяч километров. Добрались все-таки. А дальше?

И вечность космическою бессонницей
У губ, у глаз его сходит на нет,
И медленно проплывают солнца —
Чужие солнца чужих планет…

Так вот она — мера людской тревоги.
И одиночества, и тоски.
Сквозь вечность кинутые дороги,
Сквозь время брошенные мостки.[1]

Сенцов умолк. Сквозь время брошенные мостки…

Нет, все же лететь годами — это трудно. Трудно… А что будет, когда речь пойдет о межзвездных расстояниях? Как тогда? Смена поколений? Но кто решится дать жизнь детям, которые никогда не увидят Землю? Кем станет — ну хотя бы третье поколение таких людей?

В кресле рядом заворочался Коробов. Вздохнув, он негромко сказал: