Особенности национальной гарнизонной службы

Меня, бравого гвардии сержанта, так и не успевшего усвоить лихую армейскую манеру представления и общения, неплохо приняли в коллективе, каждый член которого владел несколькими иностранными языками и всю жизнь занимался изучением того, что тогда было принято называть «вероятным противником». Офицеры читали абсолютно недоступные для простых смертных иностранные газеты и журналы, регулярно слушали радиостанции, передачи которых безбожно глушились, и вели какие-то формуляры и досье, пополняемые не всегда понятными записями и заметками. А еще они составляли листовки, радиограммы и программы устного вещания, которые предназначались для применения в боевых условиях, чтобы подорвать боевой дух противника, склонить его к невыполнению приказов собственного военного командования, сдаче в плен, выходу из войны.

Лишь много позже, когда мне самому доверили написать первую в жизни листовку, я убедился в том, какой чистейшей воды профанацией было занятие этих неглупых интеллигентных людей, мысли которых подвергались обязательной цензуре чиновников от политорганов. Но поначалу я даже не пытался скрыть восторг от общения с этими интеллектуалами, являвшими собой племя «белых ворон» в окружающем их параллельно-перпендикулярном примитивизме. И даже не мечтал, что когда-нибудь и мне будет доверена хотя бы теоретическая попытка написать нечто, рассчитанное на находящихся за тысячи миль людей. С тем большим трепетом я предпринял попытку написать листовку, которая, понятно, в итоге оказалась нещадно раскритикованной тем самым чиновником, в обязанности которого входило утверждение подобных документов. Прочитав представленный текст, генерал-политработник добродушно предложил мне дополнить его острой критикой заокеанских толстосумов и призывом к классовой солидарности трудящихся. И искренне вознегодовал, когда я тактично попытался высказать явному неспециалисту свои соображения.

Впрочем, все это было много позже, когда я отслужил положенные полтора года срочной службы, получил офицерское звание и был призван в кадры вооруженных сил. А тогда, только попав в новый для себя коллектив, я страшно переживал по поводу первого самостоятельного задания. Побеседовав со мной, новый начальник предложил мне подготовить материал об очередных маневрах НАТО на ТВД, определил срок сдачи текста и попрощался.

Привыкшему к повсеместной практике армейского «просиживания штанов» от звонка до звонка, мне была не совсем понятна эта ситуация. За непродолжительный период службы я успел убедиться в абсолютно дурной организации труда воинских коллективов и знал, что в ожидании очередного «мудрого указания» самодура-начальника давно сделавшие свое дело люди вынуждены часами тупо высиживать на своих рабочих местах, а тут…

— Мы работаем на конечный результат, — сказал мне один из сослуживцев, лейтенант, к которому я обратился за разъяснением. — Главное, чтобы ты своевременно и хорошо справлялся со своей работой, а где ты ее делаешь — на рабочем месте или дома — твое личное дело…

Подобная постановка вопроса находилась в прямом противоречии с обычной для армии стратегией создания видимости «тотальной занятости», однако с помощью нашего начальника оказалась вполне дееспособной. Рациональной и эффективной. Именно такой, которая, сочетая доверие и спрос, гарантировала достижение максимально высоких результатов. Через сколько-то лет, став каким-никаким начальником, я с удовольствием продолжил этот испытанный стиль работы, а тогда, получив первое задание, признаться, был слегка шокирован. Тем более, что дома, где я мог спокойно трудиться, у меня по понятной причине не было, а в политотделе мне определили вполне удобное рабочее место за письменным столом, имевшим даже запирающиеся ящики!

Как бы то ни было, я с энтузиазмом взялся за выполнение поставленного задания и убедился в его сложности. В самом деле, творить для души и писать по заданию — вещи диаметрально противоположные, и, взявшись за ручку, я очень скоро сообразил, что без навыков штабной публицистики это не так-то просто. Битый час прокорпел я над конструированием элементарных фраз, раз десять начинал свой материал заново, пока не добрался до гениального, как мне показалось, художественного сравнения, чудо как подходившего к общему тону моего повествования.

Речь шла об агрессивной сущности империалистов, которые, видимо, напились валериановых капель и уподобились блудливым мартовским котам.

«Мартовским? — переспросила тень сомнения, закравшаяся в мое сознание, испытывающее потребность справиться с первым заданием как можно лучше. — Мужики здесь грамотные, нельзя допустить ошибку… Если в прилагательных „январский“, „февральский“, „апрельский“, „майский“ и так далее пишется суффикс „ск“, то почему „мартовский“? „Мартский“, что ли? Звучит, конечно, странно, но, понятно, русский — язык особенный…»