Особенности национальной милиции

– Прошу вас, коллега, – широким жестом предложил Мочилов следовать к двери Владимиру Эммануиловичу, вежливо пропуская его вперед.

– Не смею идти первым, только после вас.

Мужчины переглянулись и одновременно шагнули к выходу. Они неминуемо должны были застрять в ней, не умещаясь в дверном проеме, но не тут-то было. Две узкие створки распахнулись раньше времени вовнутрь, оставив свой неизгладимый след на лбах борцов за справедливость, и перед глазами преподавателей появились двое Утконесовых, как напоминание о страшном.

За ними следовали остальные курсанты.

– Добрый вечер, – хором сказали одинаковые и в унисон отступили, прижавшись к левому и правому косяку.

Владимир Эммануилович поднес руку к горлу, освобождая воротничок рубашки от несуществующего галстука. Он молча прошел мимо, крепко зажмурившись на всякий случай, почувствовал под ногами отсутствие опоры, из чего понял, что начались ступени, и тяжело плюхнулся на них. Рядом опустилось грузное тело коллеги, и Смурной осмелился открыть глаза.

Прямо на него шло легкое видение в белом, волнами трепыхающемся на ветру. Стройные ноги то открывались выше колена, заставляя мысли Володи путаться с невообразимой быстротой, то скромно прятались под газовой тканью. На лице играла полуулыбка Джоконды, еле уловимая, манящая, окутывающая ее обладательницу загадкой.

– Это больница номер один? – поинтересовалось видение.

– Она, но лечиться в ней не советую, – недовольно ответил Мочилов. – Эти люди ни шиша не понимают в свой профессии. В толк не возьму, за что им деньги платят. У нас бы за такое халатное отношение к обязанностям всех бы поувольняли.

Последнее предложение капитан выкрикнул особенно громко, чтобы за дверьми было слышно. Это словно послужило сигналом: в окне первого этажа появилась знакомая уже нам физиономия. Она отличалась тем, что скука и недовольство в ней резко сменились на жгучее любопытство.

Колпак съехал немного набок, открыв взору окружающих оттопыренное ухо.

– Это не столь страшно, – легкомысленно и в то же время очень мило махнула рукой девушка в белом. – Мой знакомый болеет ветрянкой. Ее может лечить и человек без специального образования.

– Наивное дитя, – тоном старшего и более опытного, много раз обжигавшегося в жизни человека проговорил Глеб Ефимович. – Они и насморка простого излечить не смогут. Дилетанты и шарлатаны, – еще раз крикнул Мочилов.

В окне за физиономией с ухом одна за другой стали появляться и другие личности в белых халатах, посматривали на бастующих с любопытством, но, постояв несколько минут, уставали от однообразного зрелища, скептически хмыкали кто в усы, кто просто так и неспешно возвращались к прерванным делам.

Девушка опять же легкомысленно пожала плечиком и попросила посторониться, чтобы пройти мимо. Внутри здания она как-то сразу сориентировалась, словно бывала здесь с завидной регулярностью, отыскала на стенке длинный список, провела по нему тонким пальчиком, отыскав нужную фамилию, и направилась к лестнице.

* * *

Около палаты номер шесть, в которой, как сказали ребятам, лежал их больной друг, курсанты нерешительно остановились, озадаченно поглядывая друг на друга. Явиться первым перед страждущим Гангой показалось всем трудной задачей. А если он уткнется безутешной своею главой тому в жилетку и придется искать среди скупого мужского лексикона слова утешения? Да где ж их найти, когда тут такое?

– Леха, твои апельсины? – спросил Санек.

– Ну.

– Везет тебе, Леха.

– Почему? – удивился Пешкодралов.

– Так это, вручишь их Федору. Он тебя сразу зауважает, благодарить начнет. Черт, мне бы на твое место, друг.

Лехины щеки порозовели. Парня не смутило даже это странное слово «друг», которым с некоторых пор Зубоскалин его принципиально не называл. Смикитив, к чему клонит Дирол, Утконесовы поддакнули:

– Завидуем мы тебе, Леха.

Пешкодралову самому показалось, что он себе немного, самую малость, завидует. Незаметно для него пакет с пятью килограммами апельсинов оказался в растерянных руках, дверь в палату отворилась, и несколько пар рук втолкнули его в тоскливую, крашенную зеленым и пахнущую лекарствами палату.

Леха сразу увидел его и закусил губу, чтобы сдержать возглас сострадания.

Среди белого постельного белья, освещаемый тускло-желтым электрическим светом, курсант увидел своего товарища с блуждающей, странной улыбкой на лице. Ужасные прыщи почернели, выделяясь широкими, неровными пятнами, отливая, как крыло у ворона, зеленым. Не знал Леха, что зеленка на темной коже сама становится чернее.

– Ничего себе, – присвистнул Кулапудов. – странно у тебя сифилис развивается. Чтобы до черных фурункулов доходило – это я первый раз вижу.

Тут Ганга открыл рот с явным намерением что-то сказать, но друзья не дали.

– Ты, Федя, только не дрейфь, и не из таких передряг выбирались.

Ничего, прорвемся, – поспешил предотвратить плачевные излияния больного Зубоскалин. Он никогда не мог переносить слезливых сцен и всегда старался подрезать их на корню, чего бы ему это ни стоило.

Федор широко улыбнулся и сделал вторую попытку что-то передать друзьям.