Особенный. В твоих руках

Марию привез Костя, они ждут нас у стойки регистрации. Поправив на плече рюкзак, Доронин берет меня за руку и сплетает пальцы, второй рукой толкает чемодан. Я торможу нас посередине зала, висну у него на шее. Еще какие-то минуты и мы расстанемся на долгие два месяца. Точнее — шестьдесят четыре дня. Сейчас мне кажется, что это очень много и столько я не выдержу.

— Опаздываю, котенок, нужно торопиться, — говорит Макс, обнимая за шею.

Я шиплю и отстраняюсь. Задел рукой мою татушку, она прямо под линией волос на шее сзади, совсем маленькая, но печет ого-го как.

— Болит? Как домой приедешь, сними пленку и обработай антисептиком, потом мазь наложи, поняла? — сдвигает брови Доронин.

Он пытался отговорить меня делать татуировку. Уверял, что мое тело — это шедевр и портить его противозаконно. Я остроумно пошутила, что всего лишь ставлю на обратную сторону шедевра печать его владельца. Мастер тату шутку оценил и пообещал шедевр улучшить. Сделал аккуратно, мне понравилось.

— Все заживет, не беспокойся. Зато теперь мы связаны навечно, — отодвигаю воротник толстовки.

Место очень чувствительное, любые касания мне остро неприятны, но мысль о том, что означает эта татушка — лучше любого обезболивающего. Макс тоже набил на руке пикоруа, еще один, лично мой. Мы сделали парные тату в первом попавшемся салоне, ночью. Двое сумасшедших.

— Идем, Лиза! Мне еще багаж сдавать, — бурчит Доронин и идет дальше.

Я следую за ним. Что еще остается?

Всю дорогу до аэропорта смотрела на дождевое небо и молила мироздание обрушить на полуостров шторм или ураган. Такой лайтовый, чтобы без жертв и разрушений, но самолеты отменили, хотя бы до утра. Чтобы еще одну ночь побыть рядом с ним, всего одну…

Не помогло.

— Может, ну ее, эту Кенгурятию? Оставайтесь! У нас тут тоже много солнца и безумные сумчатые по дорогам не скачут, — пытается пошутить Костя, стоя с нами в очереди на сдачу багажа.

— Зато парнокопытных хватает, — парирует Макс. — Только что ехали с одним. Объясняю, что опаздываю, прошу перестроиться в левый ряд, этот дундук назло плетется в правом.

— Дал бы ему в бубен для ускорения. Делов-то! — смеется Костя.

Ему одному весело. Макс хмурится, то и дело сверяя документы, я обхватила его за предплечье и еле сдерживаю подступающие слезы. Маша тоже грустит. Ни слова не проронила после того, как сквозь зубы поздоровалась. С того уикенда в отпускном доме Бариновых мы не общались, она постоянно жила у тетки.

По пути к зоне вылета я считаю плитки под ногами. Не могу смотреть по сторонам, законсервировалась и тону в отчаянье. Сердце едва бьется, а в пальцах столько силы! Они сжимают руку Макса до побелевших костяшек. Полтора месяца назад я знать не знала о существовании этого парня, а теперь у меня нет никого ближе и дороже. Я так его люблю!

— Будем прощаться, — решительно говорит Макс.

Он пожимает руку Косте, коротко обнимает друга. Я сама себя обнимаю за плечи, уже чувствую одиночество.

— И чего тебе на родине не живется, друже? — недоумевает Костик. — Лизу бросаешь, сестру увозишь против воли. Она в твою Австралию совсем не хочет.

Маша кусает губы и отворачивается, пряча слезы.

— Хочет не хочет, а надо. Есть такое слово, очень по жизни помогает, особенно, когда мотивация пропадает.

Доронин постукивает Костю по предпечью, тот разводит руками:

— Кому надо? На хрена? Когда теперь увидимся?

— Прилетай к нам в гости, Коть, — подает голос Маша.

Плачет больше не таясь, бросается к Баринову и цепляется в его футболку, а он ее по голове гладит и что-то говорит тихонько в волосы, успокаивает. Она ему, как сестра, с пеленок знает. Мне они героями мелодрамы видятся. Я в какой-то прострации нахожусь, вижу все искаженно.

Макс берет меня за локоть и уводит в сторону. За панорамным окном стоят самолеты разные, большие и не очень. Я их рассматриваю, силясь сдержать слезы. Обещала не реветь, а как? Машка вон тоже рыдает.

— Посмотри на меня, Лиза, — просит Доронин низким шепотом, беря мои руки в свои. Я вскидываю глаза, их жжет, лицо его плывет. — К чему эти слезы, что за траур? Как на войну меня провожаешь.

— Мне страшно, Максим, ничего не могу поделать. До ужаса страшно!

— Чего ты боишься? Мы все с тобой проговорили и решили. Даты определены, билеты куплены. На связи будем каждый день…

— Не знаю, не верю, — трясу головой.

— Посмотри на меня, — снова просит он, и я смотрю. Слезы скатываются, резкость появляется. — Верь мне, Лиза. Я тебя люблю.

Макс говорит так уверенно, будто это всем давно известный факт, а у меня в глазах темнеет от избытка чувств и хлынувших в кровь гормонов.

Он же впервые признался!

— И я тебя, Макс. Очень люблю!

Подпрыгиваю и как обезьянка повисаю на нем, обхватив руками и ногами, а он смеется, прижимая к себе. Смех приглушенный, чувственный, счастьем пропитанный. Я тоже смеюсь еле слышно. Громко нельзя, чтобы это счастье не спугнуть.

Когда они с Машей скрываются за поворотом терминала, все еще улыбаюсь. Мне уже не так грустно и шестьдесят четыре дня больше не кажутся чудовищным сроком. Он меня любит, прямо так и сказал!