Особист.«Качай маятник»!

Солдаты расчета не поняли сначала, что произошло, и кинулись к командиру. Потом, обнаружив у него пулевую рану, они залегли у миномета, заняв круговую оборону.

Однако соревноваться с минометом мне не под силу. Если

выстрелю еще раз, меня обнаружат. Тогда закидают минами, миномет на позиции развернуть – минутное дело. Задом отполз потихоньку, по кустарнику – в лес. И – бегом в сторону. Я теперь один и даже отделению автоматчиков отпор дать не смогу.

Я пробежал минут пятнадцать и остановился, чтобы перевести дыхание. И вдруг:

– Брось оружие! – раздалось за спиной.

Вот что значит – бежать, когда нет возможности осмотреться, прислушаться.

Я медленно снял с плеча винтовку, наклонился и бережно положил ее на землю. Жаль швырять – оптику на прицеле запросто повредить можно. Ремень автомата стянул через голов у, автомат бросил на землю.

– Повернись – только медленно.

Я повернулся. Метрах в трех от меня, сзади, лежал на земле обросший щетиной и перебинтованный командир. Рядом с ним сидел красноармеец, целившийся в меня из винтовки.

– Я свой, русский.

– Документы покажи, – прохрипел раненый.

Я достал из кармана красноармейскую книжку и отдал бойцу, который передал ее раненому. Тот прочитал, вернул бойцу, он – мне.

– Где твоя часть?

Я выматерился:

– Там же, где и твоя, наверное. Разбита. От батальона я один живой остался, вот к своим пробираюсь.

Похоже, мой мат успокоил их больше, чем документы.

– Покушать есть чего-нибудь?

Я развел руками.

– У тебя карта в планшете?

Я кивнул, подсел к командиру, открыл планшет и достал карту.

– Как думаешь, мы где?

Я попытался сориентироваться, потом ткнул пальцем:

– По-моему, здесь.

Командир, на петлицах которого было три шпалы, закатил глаза и захрипел.

– Жалко полковника, сил нет, – тихо сказал красноармеец. – Второй день я здесь с ним сижу. Как ранили его – тащил на себе, сколько мог, да уже невмочь, тяжел он больно.

Я дотронулся до груди командира. Что-то уж под гимна-

стеркой больно мягко, ребер не прощупать. Красноармеец насупился:

– Убери руку!

– Да ты чего? Я же только посмотреть хотел – он не умер, часом?

– Дышит еще, это не первый раз.

Минут через пятнадцать полковник пришел в себя.

– Нести сможете? – обвел он нас измученным взглядом.

– Попробуем. Только надо что-то вроде волокуши смастерить.

У бойца на поясе висела в чехле финка. Мы срезали две толстые жерди, очистили от сучков и просунули жерди в рукава шинели бойца, до того висевшую скаткой через плечо. Осторожно перенесли полковника.

– Ладно, я первый тащу, – предложил я.

Подобрал свое оружие, перекинул ремни через плечо. Взялся за жерди, приподнял и потащил. Тяжел полковник, а с виду – вроде щуплый.

Жерди наезжали на кочки, корни деревьев. Полковник лишь зубами скрипел, когда сильно трясло.

– Крепись… командир… – обливаясь потом, хрипел я. – Вот дотащим тебя до… своих… в госпиталь определим.

Я замолк. Тащить и говорить одновременно было совсем невмочь.

Через километр я совсем выдохся. Опустил волокушу и повернулся к красноармейцу, шагавшему рядом:

– Теперь ты.

Боец взялся за жерди и потащил. Я шагал рядом. Потом обогнал:

– Иди за мной. На немцев, ежели нарвемся, я задержу – у меня автомат.

Боец лишь кивнул. На висках и шее его вздулись жилы.

Я оторвался метров на пятьдесят, передвинул МР-40 на живот.

Прошли мы совсем немного – метров пятьсот, когда красноармеец опустил волокушу.

– Все, не могу больше! – В изнеможении он рухнул на землю.

– Ну хорошо, давай передохнем. Потом я потащу.

Мы полежали на земле. Когда боец отдышался, я взялся за жерди:

– Иди впереди.

Я шел и шел, упираясь, как бык. И только когда почув-

ствовал, что все – сейчас упаду, опустил жерди волокуши на землю. Боец без сил свалился рядом.

– Тебя как звать?

– Санькой.

– А меня – Петром.

С языка чуть не сорвалось – Сергеем. Но документы-то были на деда, на Петра.

Полежали, отдышались. Теперь тащить раненого наступила очередь бойца. Он подошел к волокуше и всмотрелся в лицо полковника.

– Слышь, Петр, по-моему, он не дышит.

Я подошел к раненому. Глаза его были закрыты, грудь не вздымалась.

– Зеркальце есть?

Санька покачал головой:

– Откуда? Что я – баба, что ли?

Я расстегнул гимнастерку полковника – хотел послушать сердце. В глаза полыхнуло ярким кумачом.

– У него что, знамя, что ли?

– Оно! Знамя полка. Из окружения выходили, он вокруг себя его и обмотал. Он что, вправду умер?

– Да погоди ты!

Я завернул на полковнике гимнастерку, приподнял тело и размотал знамя.

– Держи.

Санька принял бесценный груз.

Я приник к груди раненого, вслушался. Нет, не бьется сердце – тишина.

– Сань, похоже, умер твой полковник.

– Не может быть! – вскрикнул боец.

– Сам посмотри.

– Я мертвых боюсь.

Я полез в нагрудные карманы гимнастерки полковника, достал документы и положил себе в карман.

– Ты чего? – опешил боец.

– Дурак, знамя и документы погибшего своим передать надо. А полковника схоронить.

– Так бы и сказал, а дураком чего обзываешь?

По очереди, финкой, мы вырыли в мягкой земле неглубокую яму. Завернули тело полковника в Санькину шинель и опустили в могилу. В ногах я установил крест из жердей волокуши.

Протянул Саньке свернутое знамя: