Особо опасен

Аннабель играла с ним в шахматы, слушала вместе с ним музыку и с Эрниной подсказки заводила речь на темы, которые еще пару дней назад казались необсуждаемыми. Любопытно, что чем непринужденнее становились их отношения, тем нетерпимее относилась она к его выпадам против западного образа жизни, в особенности же к его неодобрительным замечаниям о Карстене, чьи дорогие вещи он с удовольствием носил.

— Ты когда–нибудь любил женщину, Исса, не считая своей матери? — спросила она его однажды, когда они находились в разных концах комнаты.

Да, признался он после продолжительного молчания. Ему было шестнадцать, а она в свои восемнадцать уже была сиротой. Стопроцентная чеченка, как его мать, набожная, красивая и целомудренная. В их чувствах не было никаких физических проявлений, заверил он Аннабель, любовь в чистом виде.

— И что с ней случилось?

— Она исчезла.

— Как ее звали?

— Это несущественно.

— А как она исчезла?

— Она стала жертвой ислама.

— Как твоя мать?

— Я же сказал, жертва ислама.

— Объясни.

Молчание.

— Добровольная жертва? Ты хочешь сказать, что она сознательно пожертвовала собой ради ислама?

Молчание.

— Или она стала невольной жертвой? Как ты. Как твоя мать.

— Это несущественно, — повторил Исса после немыслимой паузы. — Бог милостив. Он ее простит, и она попадет в рай.

Признание Иссы, что он кого–то любил, показало его уязвимость, на что тут же указала Эрна Фрай.

— Моя дорогая, это не просто вмятина в его доспехах, это настоящая пробоина! — воскликнула она. — Если он заговорил о любви, то теперь для него не будет закрытых тем: религия, политика, все на свете. Он еще сам этого не знает, но он жаждет, чтобы ты его разговорила. Лучший способ ему в этом помочь — продолжать стучаться в дверь. — Глядя, как Аннабель кладет себе в чашку кусок сахара, к которому она в последнее время пристрастилась, Эрна добавила: — Ты все делаешь как надо, дорогая. Ему с тобой здорово повезло.

#

И Аннабель продолжала стучаться. Следующее утро, завтрак в шесть. Кофе и свежие круассаны от Эрны Фрай. Они сидят на привычных местах: Исса под арочным окном, Аннабель в дальнем углу, натянув длинную юбку до своих громко цокающих черных сапог.

— Опять сегодня бомбили Багдад, — рассказывает она. — Ты слушал утром радио? Восемьдесят пять убитых, сотни раненых.

— Так было Господу угодно.

— По–твоему, Бог одобряет то, что мусульмане убивают мусульман? Я не очень понимаю такого Бога.

— Не суди Всевышнего, Аннабель. Он тебя может покарать.

— А ты одобряешь?

— Что?

— Убийства?

— Убийство невинных не может быть Аллаху в радость.

— Но кого считать невинным? И чье убийство будет Аллаху в радость?

— Аллах знает. Он все знает.

— А мы–то как узнаем? Как Аллах даст нам знать?

— Он сообщил нам через священный Коран. И через своего пророка, да пребудет мир с ним.

«Убедись, что он обезоружен, и сделай выпад», — учила ее Эрна. Кажется, такой момент настал.

— Я читала труды знаменитого исламского ученого. Его зовут доктор Абдулла. Слыхал о таком? Доктор Файзал Абдулла. Живет здесь, в Германии. Время от времени выступает по телевидению. Не часто. Он очень набожный.

— Почему я должен был о нем слышать, Аннабель? Если он выступает по западному телевидению, он плохой мусульманин, продажный.

— Ничего подобного. Он по–настоящему набожный, он аскет и общепризнанный ученый, написавший важные книги об исламской вере и повседневной практике, — возразила она, игнорируя зарождающуюся ухмылку недоверия.

— На каком языке он написал эти книги, Аннабель?

— На арабском. Но они широко переведены. На немецкий, русский, турецкий, практически на любой из известных языков. Он состоит во многих благотворительных мусульманских организациях. В своих сочинениях он уделяет большое внимание мусульманскому принципу добровольного пожертвования, — добавила она не без подтекста.

— Аннабель…

Она ждала.

— Ты привлекла мое внимание к работам этого Абдуллы с целью уговорить меня принять грязные деньги Карпова?

— Допустим, и что из этого?

— Тогда заруби себе на носу: я никогда этого не сделаю.

— Ну хорошо! — отозвалась она, теряя всякое терпение. — Я зарубила. — Зарубила или сделала вид? Она и сама не знала. — Я зарубила себе на носу, что ты никогда не станешь врачом или кем ты там хочешь стать. Что я никогда не смогу вернуться к прежней жизни. Что мистер Брю никогда не получит назад своих денег, выданных на уход за тобой, потому как в любую минуту сюда могут нагрянуть люди, которые отправят тебя обратно в Турцию, или Россию, или куда–нибудь похуже. И это не будет угодно Господу. Это будет твой личный выбор, твои глупость и упрямство.

Тяжело дыша, одной половиной кипя от ярости, а другой оставаясь холодной, словно лед, она видела, как он поднялся и разглядывает залитый солнцем мир за окном.

«Можете при нем выйти из себя, если это будет естественной реакцией, — говорил ей Бахман. — Как вы вышли из себя в тот вечер, когда мы схватили вас на улице и заставили разом повзрослеть».

#