Особо веселых заберет будочник

Костик Х вскочил на новогодний табурет.

– Адмиралом буду! – орет вместо стишков.

– Ментом будет! – сказал Иван Антонович, извлекая селедку из «селедки под шубой». – Орет противно.

– Нет. Костик будет непременно журналистом, – всплеснула Наталья Ивановна. И плеснула себе.

– Скандальным. Или аферистом: иной он какой-то, – рек Иван Антонович. Селедка не извлекалась. Раздражало.

– Партизанить должон. – воскрес дед. – Если по чердакам прятаться не будет. – И снова помер.

– Не напирайте на мальчонку! Захочет, будет сразу и ментом, и адмиралом, и журналистом. Захочет – в космос улетит, захочет – коллектором станет. Хоть кем, – кто-то.

В комнату шмыгнула маленькая Ксюха, сперла достаточно конфет, запищала:

– Глобус он у вас пропьет. А потом будет маньяков ловить!

И умчалась кататься на санках.

По перилам.

***

Никитка Мэ с Федькой Бээ понаделали себе ружьишек деревянных и отправились во двор про войнушку играться. Разыгрались не на шутку, детскую площадку всю оскорбили разрушениями. Никитка давай в лужах валяться сильно и слова нехорошие всякие кричать, а Федьке в лужу нельзя: у него, после тифу, поросль на голове не восстановилась еще. Так он в сторонке и отстреливался, пока Никитка ружьишко не сломал.

– Айда, еще сделаем новое? И танк из коробки? – предложил Федька.

А Никитка, молча, поднялся из лужи, подобрал старый черенок от лопаты и пошел. На войну.

***

Вероника Павловна бросила курить. Но начала отчаянно жрать. Уселась на диету – нешуточно увлеклась вином. Вино мгновенно затянуло в разврат. Оставила вино, а пьяный отблеск игривых глаз оставить уже не смогла. Разврат утомил, засела зрительничать в театры. Разрывала сердце в переживаниях за судьбы героев и покуривала в антрактах, бесконечно плача. Вероника Павловна жила тонко.

***

Крики с хохолком (сверхмалая драматургия)

– Глаша, пышечка моя, душечка, галушек хочу!

– Ничипор, выпей взвару на травах и сосни чуток.

– Галушек!!!

– Киселю может? Или кашки? С соусом грибным, а?

– Галушек, дура старая!!!

– Арбузов ли соленых? Пирогов?

– Галушек, тварь! Галушек!!!

– Вот забранки у тебя… Наливочки может?

– ГАЛУШЕК! СУКА, Я СЕЙЧАС ВСЕ РАЗГРОХАЮ ТУТ!

– Придет сейчас мертвец деда твоего и накажет тебя за неугодные отношения ко мне, Ничипор.

– Галушки! Галушки! (исходит пеной).

– Смотри! Он уж по хутору идет.

– Марррааааа… Марррррррааааа… (бьют судороги, исходит пеной).

– Смотри! Во дворе уж мертвец!

– Ннныыы… (страшные судороги).

– У порога уж, Ничипор, мертвец страшный! Сейчас он. Сейчас.

Мертвец с черным лицом с воем вваливается в горницу и загрызает Глашу. Варит галушки. Ничипор ест. Мертвец уходит.

Светает.

За лесом слышно как падают Владимиры Ленины.

***

Пошел раз Вишнин последнее ведро картошки на самогонку выменять. Заплутал и запетлял дворами. Увидал за сараями церкву, отправился туда: обратную дорогу сориентировать да молитвами прощений выпросить. Вышел. То не церква вовсе, а монастырь. Так там и остался.

***

У Петрухи был кот без названия. Некогда было имя давать. Петруха рыл пруд. Споро, заинтересованно, в охотку. Сам. А потом запустил туда малька: лещика, карпика зеркального, щучку. Прикармливал, удобрял, следил за температурой воды и её уровнем, высаживал водоросли, прореживал их – его кухня. Ходил кругами, ухмылялся, попыхивал трубкой.

И вот он! Момент душевного восторга. Уселся на складной стульчик и едва слышно булькнул поплавком о гладь пруда. Навытягивал добрых, мускулистых, радующих рыбацкий глаз.

Подсел кот.

– Тебе был свыше улов дан, – говорит. – Потому что я за тебя радел и верил в твои начинания. И просил за твою благодать. Лучшие куски ты обязан отдать мне. Как ближнему своему. Чтобы не отвернулась от тебя удача – кормилица в промысле, или же чтобы проклятие обделенных ниспослано на тебя не было.

И начал лизать яйца.

Митрополитом Василием назвал Петруха кота. Имя дал. И пинка.

***

Васька Каралькин силачом работал. В цирках. Силы показывал. Подковы гнул всамделишные. А Машка, квартирантщица Васькина, работала нигде. Но веревки из Каралькина вила – ни один силач бы так не сумел. А он сопел, и в суп перца добавлял. Любил Машку. А на работах потом людей напополам рвал, чтобы на Марии не выместить. Хрупкая она была. Боязно было ему.

– Барышня ведь, – говорил он.

И спал отдельно.

***

От Архипа Власовича объект любви ушла сильно навсегда. Он, злостью напитавшись, стал дружкам про неё сочинять, что она цыплят живьём ест и мёдом себе промежду ног намазывает. А ещё, ко всему, начал склонять их напиваться некрасиво и ездить ей морду бить. Зато в клюкве Архип Власович разбирался – сил нет, какой умничка!

– Зачем вы женщину сапогами по рылу-то? – скручивая в каральку горемык, вопрошали городовые.

– Архипу Власовичу в солидарность, – сплёвывая кровь шумели насильники. – Случись весна, не дай Бог. Кто нам тогда клюквы хорошей поподскажет?

Да и то так.

Пичальки

I

Вышел человек на морозец утренний. Улыбнулся ему размашисто. Тут-то у него, от него, вся рыла и полопалося.

II