Особое назначение

— А ты бешеный! — крикнул сверху Санька. — Моет, холеру подцепил!

Степан мрачно молчал. Вот жизнь!.. графе. Сидишь в каком-нибудь «Арсе» или «Паризиане» и смотришь на экран. Плывет лодочка, светит солнце, ивы клонятся к воде... Вдруг — трах-бах-тарарах! Гром, молния! Лодка вверх дном. «Спасите, погибаем!» Скрипка рыдает, пианино надрывается. Так и с Глахой! Жила во дворе и жила, что она есть, что нет, играла с мальчишками в расшибаловку, лазила по чердакам, коленки исцарапаны, заденешь — она в драку. И вот пожалуйста! Санька и тот зубы скалит. Хватит! Сегодня пойдет в райком, к дяде Ване Зайченко. Пусть отправляет на фронт с рабочим отрядом. Не отпустят — сам сбежит. Под вагоном, на крыше... Все равно!

— Степа! — окликнул его Санька.

— Ну? — отозвался Степан.

— Гляди! Видал фигуру?

Сначала Степан увидел овчинный треух. Это в июле-то! Из-под треуха падала на лоб льняная челка волос, виднелись голубые щелочки глаз, как мукой припорошенные белыми короткими ресницами, вздернутый нос, круглые щеки — поросенок какой-то молочный! Пиджачок на нем с чужого плеча, вместо онуч — солдатские портянки, новенькие, неразношенные еще лапти. В руках он держал фанерный чемодан, к нему веревкой были привязаны большие, аккуратно подшитые валенки.

Паренек в треухе постоял у ворот и нерешительно двинулся к Степану. Степан, заложив ногу за ногу, развалился на крыльце и, прищурясь, смотрел на него.

— Это какой дом будет? — спросил паренек.

— Деревянный, — ответил Степан.

Санька наверху фыркнул. Паренек неодобрительно покосился на него и сказал Степану:

— Вижу, что не железный. Номер какой?

— Ну, шестнадцатый это номер, — снизошел Степан. — Кого надо?

— Зайченко надо... — вздохнул паренек. — Ивана Емельяновича.

Санька присвистнул и спустился на нижнюю ступеньку лестницы. Степан с интересом поглядел на паренька.

— Он тебе кто? — спросил Степан.

— Дядя он нам, — не сразу ответил паренек. — Пройти к нему как?

— А нет его дома! — сообщил Санька. — Ни его, ни тети Кати.

— Оказия... — Паренек почесал затылок под треухом. — Стало быть, ждать надо.

Поставил чемодан подальше от Степана, уселся на крыльцо и опять длинно вздохнул.

Степан усмехнулся и сказал:

— Чего вздыхаешь, как пономарь?

Паренек промолчал и подвинул чемодан к себе поближе.

Из барака вышла Глаша, посмотрела сверху на треух, смешливо втянула голову в плечи и, присев рядом со Степаном, протянула ему клочок газеты со щепоткой махорки.

— Откуда?! — обрадовался Степан. — Ты разве куришь, Глаха?

Глаша смотрела, как он жадно нюхает махорку, бережно разравнивает ее на обрывке газеты, мусолит языком самокрутку, потом только сказала:

— Курю. Давно уже...

Паренек в треухе плюнул.

— Ты что? — удивился Степан.

— Девка — и курит!.. — уничтожающе посмотрел на Глашу паренек. — Срам!

— Тебя не спросили! — с вызовом ответила Глаша. — Деревня!

— Но, но! — басом вдруг пригрозил паренек. — Полегче!..

— Не нокай! — Глаша поднялась с места. — Не запряг!

Она стояла перед пареньком, чуть согнув в локтях длинные руки и сжав их в кулаки, спина сгорбилась, в глазах загорелись рыжие огоньки.

— Ишь, выгнулась... — Паренек в треухе сгреб свой чемодан и отошел в сторону. — Кошка дикая!

Глаша особой походочкой, будто пританцовывая, прошлась перед пареньком и опять уселась рядом со Степаном. Степан улыбался и попыхивал самокруткой.

Была бы такой всегда — и никаких осложнений в жизни. А то напустит туману! То ли от нее бежать, то ли к ней. Он передал самокрутку Саньке и повернулся к пареньку:

— Как там у вас в деревне?

— Обыкновенно... — ответил паренек, опасливо косясь на Глашу. — Хлеб убирать некому.

— Я тебя не про хлеб спрашиваю, — поморщился Степан. — Как насчет текущего момента? Разобрались, что к чему?

— Разбираемся помаленьку... — не очень уверенно сказал паренек и присел на крыльцо.

— Молодежь как? Союзы есть? — важничал Степан.

— Собирались парни... Да их мужички разогнали за то, что они попа на сцене представляли.

— Ну а сам ты? — допытывался Степан.

— Нам это ни к чему, — равнодушно сказал паренек. — Баловство одно.

— Так... — тяжело посмотрел на него Степан и отвернулся.

Паренек помолчал и спросил:

— Слышь, друг... Может, знаешь, где дяди Ивана жена? Я бы сходил...

Степан не ответил. Паренек с надеждой обернулся к Саньке, но тот со скучающим видом смотрел мимо. К Глаше обратиться паренек не решился, опять шумно вздохнул, пощелкал замками, не поднимая крышки, пошарил в чемодане, вытащил краюху хлеба, завернутое в чистую тряпочку сало, желтые огурцы. Разложил на крышке чемодана и принялся за еду.

Ел он не торопясь, отрезал ножом пластины сала, укладывал на хлеб, долго жевал, потом с хрустом откусывал огурец и опять принимался за сало. Санька тоскливо смотрел в сторону и сглатывал слюну. Степан сидел не оборачиваясь и насвистывал что-то сквозь зубы, все злей и громче. Глаша ушла в конец двора и села там на козлы для дров у кучи прогнивших опилок.

Когда паренек особенно громко захрустел огурцом, Степан встал:

— Тебе что здесь, трактир?

— А чего? — поднял голову паренек.