Особое назначение (сборник)

...Плохо, когда человек, вступая в жизнь, не имеет ясной цели; а у Николая Острового было именно так. Окончив среднюю школу, он никак не мог решить, что делать дальше. Продолжать учиться не хотелось, работа тоже не привлекала. Потянулись пустые дни, юноша убивал время, болтаясь по улицам села, прислушиваясь к разговорам прохожих, или часами бездумно сидел на скамейках под деревьями.

Но вот Острового призвали в армию, и родные вздохнули с облегчением: в твердых руках командиров парень станет человеком. Тем более, что в судьбе Николая принял участие Ян Микелевич Лепин - красный латышский стрелок, вступивший в ленинскую партию еще в 1911 году. На сборном пункте военкомата Лепин подошел к Островому:

- О чем задумался, солдат?

- Какой я солдат? - хмуро откликнулся парень. - Еще и настоящей винтовки не видел.

- Ничего, - улыбнулся Ян Микелевич, - всему научат. Люди солдатами не рождаются. Самое главное, что тебе оказано большое доверие: быть в рядах Советской Армии. Цени его, молодой человек!

Но Островой не оправдал надежд старого коммуниста. Прошло некоторое время, и Ян Микелевич получил сообщение от Нины Иннокентьевны Налетовой, что Николай Островой совершил воинское преступление и содержится в исправительно-трудовой колонии. Нина Иннокентьевна просила Яна Микелевича написать что-либо из своих воспоминаний для ее подопечных.

..."Разве легко складывалась наша судьба? - спрашивал в своем письме у осужденных Ян Микелевич. - Но наше поколение отдало все во имя правого дела. А вы это завоевание топчете, оскверняете. На что уходят ваши лучшие годы?"

Нина Иннокентьевна закончила чтение письма. Среди тех, кому было адресовано письмо, был и Николай Островой...

Разве для того мать дарит человеку жизнь, чтобы он прополз ее улиткой, не увидев необозримого простора вокруг, не узнав величия любви, добра, подвига? Если бы жизнь могла повториться сначала... Но она дается человеку только раз...

Николай Островой уже два года как освободился условно-досрочно. В колонии он закончил профессионально-техническое училище, получил специальность электросварщика. Сейчас он студент второго курса педагогического института.

"Я всегда поражался Вашему умению слушать человека, - пишет в одном из своих писем Николай Островой. - Никогда не перебивать, все внимание направлено на собеседника, чтобы понять его до конца, слушать так, будто выискиваете в нем золотые россыпи. А ведь мы, говоря по совести, несли порой откровенную околесицу. Спасибо Вам."

Разумеется, не всегда все сходило так гладко. Иной, слезно вымолив себе досрочное освобождение, начинал все сначала. Об одном из них и рассказала Нина Иннокентьевна.

...У него статная походка, обходительные манеры, мягкий вкрадчивый баритон. При встрече он с достоинством чуть наклоняет тронутую сединой голову, солидно откашливается:

- Виригин Вячеслав Евгеньевич. Инженер-электрик.

- Осужденный Виригин, - поправляет его начальник отряда Налетова.

Виригин все так же галантно разводит руками и чуть приподнимает плечи вот, мол, какая несуразица!

- Глупо, - нахмурившись, говорит он, - ирония судьбы! Вы посмотрите на эти руки - они держали штурвал вездехода. Ночь, Заполярье, пурга - и я один в этом белом безмолвии, движимый лишь чувством долга и состраданием к без вести пропавшим товарищам...

"Он опять вытягивает передо мной свои руки, и я силюсь представить его за штурвалом, но почему-то вижу другое: как эти руки суетливо перебирают поддельные документы и торопливо рассовывают по тайникам уворованное. Нет, не полярник Виригин сидит сейчас передо мной, не инженер-электрик, а матерый расхититель и потом уже просто авантюрист Виригин. Я не стала бы напоминать об этом, если бы первые два часа нашей беседы Виригин не потрясал вырезками из пожелтевших газет и не похвалялся прошлым тридцатилетней давности, обходя скандальную хронику своей беспутной жизни.

Но я не намерена в такие минуты пускаться в изыскания причин первых, уже забывшихся в деталях преступлений Виригина. Я стараюсь оторвать его память от довоенных лет и вернуть в день сегодняшний, чтобы задать один-единственный вопрос, который он уже ждет и все отодвигает, обходит стороной.

- Вы просите областной суд снизить вам срок наказания. На какой ответ вы рассчитываете?

Он опять чуть вздрагивает плечами, в уголках губ спряталась чуть заметная улыбка.

- На положительный, разумеется.

- Почему?

Виригин снисходительно улыбается.

- Ну... гуманизм... справедливость...

И тут мне хочется дать одну немаловажную справку: о гуманизме и справедливости позволяет себе разглагольствовать человек, который уже был однажды помилован. Помилован, несмотря на семь своих судимостей - об этом ходатайствовала администрация колонии, рабочие завода, шефствовавшие над Виригиным. Ходатайствовали не без оснований. Осужденный Виригин вел себя безупречно.

Теперь мы вправе задать ему тот вопрос, ради которого и состоялась наша беседа.

Я спросила:

- Чем вы отплатили Советской власти за проявленный к вам гуманизм?

И от напускной бравады Виригина, от его позерства не осталось и следа. Молчит, съежился.