Особое задание

От его плотной, широкоплечей фигуры исходило спокойствие, не то, которое достигается хорошим воспитанием и постоянной тренировкой, а то, которым дает о себе знать врожденная внутренняя сила. У нее закралось подозрение, что сапожник знавал лучшие времена и был, видимо, более интеллигентным, чем казалось по его профессии.

Алексей, в свою очередь, приглядывался к хозяйке.

Можно ли довериться этой женщине?

Он заметил седые пряди в висках, боль, застывшую в огромных, сухо блестевших глазах, икону в углу.

"Не может быть, чтобы эта женщина была на стороне тех, кто отнял у нее самое дорогое".

Впервые со дня смерти дочери Софья Львовна оттаяла душой. И ее совсем не удивил вопрос сапожника.

— Вы разрешите заходить иногда к вам?

— Да, да, буду рада.

С тех пор Алексей стал время от времени заходить в квартиру номер двадцать семь. Бывало это обычно по воскресеньям. Однажды Софья Львовна заговорила с Алексеем о своей дочери.

— А я ее знал, — как всегда, спокойно и немного задумчиво сказал гость. — Я лежал в этой больнице.

— Я пришла на Доронинский карьер под вечер, — продолжала Софья Львовна. — Слышала раньше, что на этом месте расстреливают евреев и коммунистов.

Но не увидела сначала никаких трупов. Вокруг возвышались снежные бугры, и я не сразу поняла, что эти бугры, слегка присыпанные землей и снегом, человеческие тела. И хоть я пришла искать сюда дочь, я страшилась самой мысли, что найду ее здесь. Меня вдруг начал бить озноб, перед глазами все поплыло. На мгновение мне показалось, что все это кошмарный сон: бугристая низина, морозная дымка, низкое солнце. Мне хотелось бежать, но я не могла сдвинуться с места.

Софья Львовна судорожно сглотнула, нервным движением поправила платок, в который куталась.

— Я словно окаменела. Не знаю, сколько так простояла, а потом стала руками разгребать снег.

Софья Львовна на минуту умолкла и уже вполголоса добавила:

— Девочку свою я нашла на следующий день… там… на этом кладбище…

Это был страшный рассказ. Алексей сидел не шелохнувшись, глядя на преждевременно поседевшую женщину.

"Нет, — твердил он себе, — она не может помогать тем, кто заставил ее пережить все это".

— Бог мой! А я считала, что хорошо знаю немцев.

Я когда-то жила некоторое время с мужем в Мюнхене.

Чистый город, вежливые, приветливые люди. Но что случилось с немцами? Там, на Доронинском карьере, я увидела дикость и озверение. Боже мой, какой же я дурой была! Вы знаете, за моей дочерью ухаживал немецкий офицер, он бывал у нас дома. Я играла ему Шопена. А он уходил от нас и отдавал приказы о расстрелах! Как я могла… Не понимаю… Но все равно не могу себе этого простить! — Помолчав, Софья Львовна добавила потухшим голосом: — Кругом столько несчастий, столько бед, что не знаю, как все это можно перенести.

Алексей, кивнув на икону, сказал:

— И вы возложили все надежды па пресвятую богородицу?

Софья Львовна задумчиво проговорила:

— На кого же мне надеяться?..

— На людей. И ни на кого больше.

Софья Львовна подняла голову.

— На людей:? — как бы с удивлением переспросила она. — На каких людей? Где они? Каждый теперь думает только о себе. Каждый стремится только выжить, выжить, выжить любой ценой.

— Неправда. Люди есть разные.

Софья Львовна молча смотрела перед собой.

Алексей взял старый иллюстрированный немецкий журнал. С его страниц смотрел Гитлер. Вот он принимает парад, вот поднимает рюмку на дипломатическом приеме, вот, сцепив руки на животе, позирует в обществе каких-то блондинок с ослепительными зубами.

— Это откуда-то принесла дочь, — сказала Софья Львовна, глядя через плечо Алексея на улыбающихся киноактрис. — Странно, что кто-то сейчас может веселиться, смеяться и надевать бальные платья…

Она вдруг ткнула пальцем в фотографию Гитлера и почти закричала:

— Неужели ему все это сойдет? Вы только посмотрите, что они вокруг натворили. Я потеряла только дочь.

Но вокруг погибли целые семьи, уничтожены тысячи людей. Ведь должен же кто-то отомстить!

— Почему кто-то? Почему не вы? Хотя бы за свою дочь, — вполголоса проговорил Алексей.

Софья Львовна удивленно посмотрела на него: губы ее скривились в усмешке.

— Я? Вы шутите? Что я могу сделать?

— Можете. — Алексей отшвырнул в сторону журнал, взял Софью Львовну за руки и усадил ее в кресло.

Сам сел напротив.

— Послушайте меня. Вот вы работаете в управе, через ваши руки проходят десятки документов… Согласны ли вы помочь тем, кто мстит и будет мстить за вас, за ваше горе и за горе других людей? И не только мстить, но бороться за счастье тех, кто остался жить.

Софья Львовна молчала.

— Подумайте, — продолжал Алексей. — А чем вам. это грозит, вы знаете.

— Что мне терять? Самое дорогое я уже потеряла…

Губы ее дрогнули.

Алексей отошел к окну, давая Ивашевой время прийти в себя. Он еще не знал, сумеет, ли эта женщина стать членом его группы, но в одном не сомневался: перед ним человек, который ненавидит врага.

Когда Софья Львовна успокоилась и он снова подошел к ней, она спросила:

— Но кто вы?

— Сапожник, — отшутился он.

— Хорошо, не говорите. Так, пожалуй, будет лучше.

Но чем я-то могу быть полезна?