Особое задание

«Догнать, во что бы то ни стало, догнать и вернуть», — твердил Ефимов, расстегивая ремни и сбрасывая с плеч задубевший от мороза полушубок. Забыв об усталости, в одной гимнастерке, он кинулся вдогонку за товарищами. По проложенной ими снежной траншее Ефимову было легче двигаться. От шедших впереди его отделяло уже не более двадцати шагов. Он хотел тихо окликнуть их, но в этот момент Гороховский упал, подымаясь, увидел Ефимова, что-то сказал Васину, и тот мгновенно обернулся, держа наготове автомат. Стараясь не кричать и едва переводя дыхание, Ефимов со злостью выпалил:

— Вы, кретины, вашу... понимаете, что делаете? Там же немцы! Сейчас же обратно!

Васин выждал, пока Ефимов приблизился и, с ненавистью глядя на него, прошипел:

— Обратно? Нет, гад, и ты пойдешь с нами!..

Ефимова будто обухом по голове ударило. Он еще не понял, в чем дело, но сердцем почуял неладное.

— Иди, говорят, вперед! Быстро! — угрожая автоматом, шипел Васин.

Ефимов растерянно бросил вопросительный взгляд на Гороховского: «В своем ли уме Васин»? Но Гороховский старался не смотреть в глаза Ефимову.

— Пошли, пошли... — сказал он.

— Да что вы, с ума спятили? Вас же там повесят!

— Не пугай! Не с пустыми руками идем. Вот она, секретная заветная! — издевательски ответил Васин, показывая на висевшую через плечо полевую сумку Ефимова. — Топай вперед, большевистская собака, прокладывай дорогу!..

Только теперь Ефимов заметил свою полевую сумку. Сердце словно оборвалось, кровь прилила к лицу. Он, словно окаменел. В мозгу проносились, казалось бы, беспорядочные мысли, в действительности они были звеньями одной цепи:... во сне показалось, что меня тормошат. Это он срезал сумку... так вот он кто! Костры разжег, сани заказал — все для того, чтобы навести на нас карателей... Что я натворил? Прибежал один, безоружный... Бесславный конец? Нет, нет! Пусть смерть, но только не плен!»

В груди кипела ненависть к предателю, решимость руками, зубами вцепиться в него, задушить, растерзать...

Вдруг он вспомнил: «Финка! Ведь она со мной!» — и его осенила мысль: «Обмануть врага, молить о пощаде, унижаться, лишь бы приблизиться к нему и... ударить наверняка... Ефимов постарался принять жалкий, поникший вид.

— Братцы, за что вы... — начал было он, заискивающе, но Васин оборвал:

— Иди, говорю, гадина! Руки вверх, слышь?!

С поднятыми руками Ефимов стал приближаться к Васину, чтобы обогнать его и потом уже первым идти под наставленным в спину автоматом. «Идти сдаваться?! Нет, этому не бывать!» Противная, неудержимая дрожь одолевала его, челюсти непроизвольно отстукивали мелкую дробь, но он и не пытался сдерживаться. «Пусть думают, что я окончательно обмяк...» В нескольких шагах от Васина он опять заговорил дрожащим голосом, умоляюще глядя в свирепые, налитые кровью глазки Васина:

— Старший лейтенант, дорогой, да вы не сердитесь на меня, старший лейтенант, за то... Простите, прошу вас...

— Там будешь извиняться! Шагай, шагай!

Гороховский тупо, безразлично посматривал то на Ефимова, то на Васина, руки его были безвольно опущены, трофейный автомат свободно свисал с плеча. По всему было видно, что он не сознает ни своей роли в происходящем, ни того, что происходит, ни того, что ожидает его там, в селе. Мельком взглянув на него, Ефимов с облегчением отметил, что Гороховский окончательно впал в прострацию и вряд ли способен помешать ему расправиться с Васиным. Подвигаясь вперед мелкими шажками, он не переставал слезно умолять:

— Старший лейтенант, дорогой мой, простите, что ударил вас тогда... Ну, ударьте, прошу, ударьте меня... Я виноват перед вами, братцы, простите, прошу... — и, зарыдав, Ефимов упал на колени.

— Вставай, собака, не то стрелять буду! — Разъяренный Васин направил на Ефимова автомат. — Овечкой прикидываешься, гад!

— Встаю, встаю, только не убивайте... Я пригожусь вам, старший лейтенант, не убивайте меня, — причитал Ефимов.

Он поднялся, сделал еще два-три шажка и, поравнявшись с Васиным, упал, стараясь как можно глубже утопить правую ногу в снегу. Васин не переставал сыпать ругательствами, угрожать, понукал Ефимова быстрее встать и идти вперед, а он, барахтаясь в снегу, запустил руку в правый валенок, нащупал рукоятку финки, судорожно сжал ее и, плаксиво приговаривая «Встаю, встаю, старший лейтенант, встаю», — вдруг рывком разогнулся, резким движением левой руки отвел от себя автомат Васина и нанес ему смертельный удар.

Эта сцена вывела Гороховского из оцепенения. Он судорожно схватил автомат и, когда Ефимов уже повернулся лицом к нему, оттянул затвор, нажал на курок... Выстрела не последовало — затвор замерз и, не дойдя до конца, остановился.

— Игорь!.. Опомнись!.. Не стреляй! — приближаясь к нему, отрывисто выкрикивал Ефимов. Но расстроенный рассудок Гороховского диктовал другое. Дергая затвор взад и вперед, он успел еще раз безрезультатно нажать на курок и, прежде чем Ефимов приблизился вплотную, протяжно завопил истошным голосом.