Особое задание: Повести и рассказы

Андреев, не веря своим глазам, шагнул навстречу жене Николая и, стремительно бросив чемодан и шинель, обхватил короткую шею товарища.

— Коля, Колька, прости…

Из-под густых ресниц медленно выкатывались тяжелые слезинки.

— Николай, — шептал Андреев, все крепче и крепче сжимая его шею. — Коля, если бы ты знал…

— А если бы ты знал, Андрей, как ты меня обидел. Вот это тот самый Андрюша, о котором я тебе говорил, — повернулся он к женщине. — Да вы познакомьтесь. Это моя супруга.

— Катя.

«Никогда не бывает человек так наивен и беспомощен, как в тот миг, когда он искренне раскаивается в своих ошибках», — думала жена Николая, глядя на глуповатого от непонятного счастья нового друга мужа.

Андреев не бежал, он летел, не ощущая под собой весенней напоенной вдоволь талыми водами земли, летел, не обращая внимания на удивленные лица прохожих, летел, не замечая, как преображается весной небольшой позеленевший городок. Вот калитка.

Постучать? Нарушить покой? Андреев поднял сжатую в кулак руку. Сейчас раздастся первый стук. Что он принесет? Может быть, новые сомнения, терзания? Рука медленно опустилась. А вдруг вернулся Николай?.. А вдруг Валя выехала и ему откроет совсем незнакомое заспанное, сердитое лицо?.. Но все-таки он стучит. Тишина. Он стучит чуть громче и настойчивее. Прислушивается, затаив дыхание. Показалось, будто скрипнула в глубине дверь, и снова наступила тишина. Нет, кто-то идет. Андреев ясно слышит человеческое сонное бормотание. Кто-то тяжело ступает по скрипучему полу. Звякает запор, и с легким, знакомым ему писком открывается — дверь. Да, Андреев не ошибся. Вали нет, вместо нее живет какой-то инвалид на костылях.

Сначала показался край нового костыля, а потом к оторопевшему, готовому извиниться. Андрееву приблизилось знакомое-знакомое до боли лицо. Столетьем тянулась пауза. Где и когда он видел этого человека? Откуда у него такие темные, как ламповая копоть, глаза?

— Валя!

Валя дико рванулась вперед, но потом что-то вспомнила и отпрянула, костыль неуверенно покачался и упал, оглашая квартиру грохотом. Андреев протянул руки, и Гордеева оперлась на них.

— …Я вам верю, Андреев, — говорила Валя, глядя, как в открытом окне одна за другой вспыхивают на чистом. небе звезды. — Но вы меня простите, я теперь немного не такая стала, во мне появилось недоверие к людям. Нет, конечно, не ко всем, но к некоторым. Мне кажется, что у нас есть еще низкие, себялюбивые людишки. Они вместе со всеми идут в учреждения, на фабрику, на завод, они, как и все, отрабатывают установленные законом часы, иногда выступают на собраниях, ругают бюрократов, зазнаек, а сами, между тем, порой не замечая этого, бывают и бюрократами и зазнайками и, больше того, ворами и просто подлецами. Им, например, ничего не стоит обидеть жену фронтовика, выписать неправильно наряд, «урвать», как у нас говорят, копейку с государства. Я сейчас Горького читаю. «Фома Гордеев». Слышали? Там Маякин, купец, говорит: подходя к человеку, держи в одной руке мед, а в другой нож.

Андреев заметил, как все чаще поднимается ее грудь, как глаза тупее и тупее вглядываются в сумерки.

— А я, Андреев, как вы помните, подошла к вам, держа в обеих руках мед.

Ей было трудно говорить. Она отстранила костыль и села на подоконник. Андреев молчал. Да он, собственно говоря, и не знал, что еще можно сказать ей, чем доказать всю нелепость происшедшего.

— Вы, Андреев, выпили мед, и вот…

— Нет! — крикнул он. Ему показалось, что он не в комнате и не его, андреевская, судьба вершится сейчас, а здесь поле брани, от его решающего слова зависит судьба вверенных ему полтысячи человек. — Это не я, понимаете, Валя, не я наградил вас костылями. — Он подбежал к ней и, еще не зная будущего, опустил, — ся на колени. Андреев целовал тонкий батист платья, теплые ноги, прижимался горячим лицом к немым деревяшкам костыля, слепо ловил повисшие плетью Валины руки и целовал их. Целовал бесконечно долго, словно они были источником жизни.

Несколько раз он поднимал огорченное лицо. Ему хотелось только встретить ее глаза. Большие, когда-то манящие, обещающие. Пусть они теперь не такие. Ему этого не надо. Андреев хотел видеть только их блеск. Но Валя, откинув голову, казалась безжизненной мумией.

— Простите, Валя. Я ничего не хочу от вас. Только одного слова, — шептал Андреев, глотая комок в горле. Он снова уткнулся лицом в батист. — Мне все время казалось, что я принес вам несчастье. Я писал вам, но письмо возвратилось… Простите меня за то, что я остановился на полпути, не разыскал вас там, в госпитале… Но все эти месяцы я любил только вас, только вас.

Может, час или больше сидел Андреев, не думая ни о чем, ожидая одного слова. Наконец он ощутил прикосновение ее руки. Она нежно гладила его рассыпавшиеся волосы. Ему хотелось схватить эту руку и снова целовать, но он побоялся испугать ее и не дождаться ответа.

— Андреев, — она нагнулась, и ее голос звучал около самого уха. — Андреев, я верю вам. Вы не виновны в морм несчастье. Мне только больно, что все произошло так…