На пороге появилась девочка лет восьми, бедно одетая, хорошенькая, как кукла, с разноцветными тряпочками в волосах. Испугавшись, застыла в дверях.
- Не бойся, маленькая. - Я словно ощутил трепет ее сердечка, позвал к себе. - Иди, милая, я русский. Я немца охраняю.
Девочка зло покосилась на пленного.
- Это фашист, - сказала она и горько заплакала. - Он убил мою маму. Дядя, убейте теперь вы его…
Как много боли перенес ребенок в свои восемь лет. И сколько таких детей встречалось нам на дорогах войны…
Время торопило. Я повел пленного в штаб корпусам.
Я СТАНОВЛЮСЬ КОМАНДИРОМ
Солнце лениво поднималось в синее небо, по которому плыли рыхлые, клочковатые облака. Начинало припекать. С высоток побежала талая вода, рождая еще робкие, извилистые ручейки.
Подставив спины первому весеннему теплу, мы стояли в траншее у наблюдательного пункта командира дивизии, ожидая майора Боровикова. Он пришел не один: с ним был подполковник из разведотдела корпуса-высокий, плечистый, с пробивающейся сединой в красиво зачесанных волосах. Мы видели его впервые, как и он нас.
Однако, когда майор представил ему разведчиков, он почему-то с удивлением переспросил:
Я не успел ответить - меня опередил Шолохов.
- Он у нас бывалый.
А кто-то в шутку добавил:
- В ночных поисках спит умело - сразу отличает своих от немцев…
Подполковник рассмеялся.
- Веселый вы народ, разведчики!.. Ну вот мы и познакомились.
На следующий день меня вызвали в штаб. Переступив порог покосившейся ветхой хатенки, я доложил:
- Товарищ подполковник! По вашему приказанию рядовой Пипчук явился.
Подполковник встал, улыбнувшись, протянул мне руку:
- Здравствуй, разведчик! С сегодняшнего дня ты не рядовой, а младший сержант… Значит, командир.
Услышав последние слова, я опустил глаза и решительно не знал, что ответить. Мне почему-то вспомнились школа в далеком казахском кишлаке, учительница немецкого языка Елена Константиновна Церр. Я вдруг увидел своих ребят-одноклассников…
… Елена Константиновна, раскрыв, классный журнал; посмотрела на класс. Но мне казалось, что смотрит она только на меня, и я спрятал глаза за спину товарища. Учительница это заметила.
- Пипчук, отвечай урок.
Я с неохотой поднялся из-за парты и начал считать:
- Айн, цвайн, драйн, четверайн, пяти… Класс дрогнул от взрыва смеха. Елена Константиновна резко повернула голову. На ее очки в позолоченной оправе упали лучи солнца. По стенам метнулись два белых пятнышка.
- Садись, - строго сказала она. - Зер шлехт! Почему я вспомнил эту картину из школьной жизни? Наверно, потому, что мне стало стыдно. Стыдно от того, что я, воюя с немцами, не знаю их языка. Но мне, рядовому разведчику, до сегодняшнего дня это было простительно. А сейчас, когда меня выдвигают в командиры?
- Ну, что вы, товарищ подполковник, - смущенно ответил я, - какой же из меня командир? Вы меня лучше…
- Ну нет, - перебил подполковник. - Уже имеется приказ.
- Приказ уже подписан, - подтвердил майор Боровиков.
Преодолев смущение, я задумался: к чему вся эта церемония? Ведь раз приказ уже есть, сообщить о нем мог бы и не подполковник. Я насторожился.
- Мы тебя решили взять в армейскую разведку, - вдруг сказал подполковник. - Как ты смотришь на наше предложение?
Я вообще никогда не спешу с ответом, а тут и совсем смолк. Стою, думаю, а перед глазами - боевые ребята-разведчики. Друзья, с которыми я каждодневно делил радость, печаль, невзгоды. И вдруг - покинуть их, уйти от них навсегда. Ни за что!
И я отказался. Мой довод - дружба сроднила нас навеки - был принят во внимание.
В роте, куда я вернулся из штаба, меня окружили товарищи.
- Что, накачку дали?
- Получил новую задачу?
- Нет, - отрезал я.
- Тогда зачем вызывали? - настойчиво допытывался Шолохов.
- Младшим сержантом сделали… А потом предложили перейти в армейскую разведку.
- И как?
- Кажется, выкрутился…
- Кажется… - обидчиво протянул Шолохов. - А если снова вызовут и прикажут прибыть к новому месту службы?
- Все равно из роты никуда не уйду, - рассердился я.
- Вот это да! Значит, навеки вместе?
Я кивнул. Шолохов снял шапку и крикнул:
- А ну, ребята, качнем новоиспеченного командира!..
Повозились, пошутили и взялись за оружие. Потом получили боеприпасы и пошли на передний край.
Далеко окрест лежала изрытая воронками ничейная полоса, залитая ярким, крепко греющим солнцем.
- А все-таки весна свое берет, - задумчиво сказал Карабердин. - Ей и война нипочем.
И мы примолкли. Над траншеей с оттаявшим бруствером, над проталинами, над вывороченной снарядами землей поднималась голубоватая дымка испарений, а над пробившейся первой молодой зеленой травкой проносились заливистые очереди немецких пулеметов.
Весна и война.