Особые обстоятельства (Рассказы и повести)

Виталий Денисыч превратился в восторженного отрока, пускай со стороны людям, не знавшим Корсакова прежде, это не бросалось в глаза. Многое ему в колхозе «Красное знамя» нравилось: председатель его Однодворов ворочал миллионами, угодья были обихоженными, плодоносными, фермы каменными, с автопоилками, конвейерами и прочими механизмами, техники довольно богато, парники, птицефабрика… да не перечислишь!

Виталий Денисыч обживался, приходил в себя. Как речка после паводка. Пусть она будет несколько иной, чем в прошлом году, а все равно и имя ее осталось прежним, и течение в том же направлении…

Однажды он устроился над речкою в густом ивняке, на диво прохладном. Какие-то пичуги, тоже, видимо, укрывшиеся здесь от полуденного пекла, шебуршали в листьях и осторожно попискивали. Вызванивала вода, будто перебирала серебряные ложки, побулькивала у косматых коряг. Виталий Денисыч отпустил своего шофера пообедать домой, а самому не захотелось в столовую, вот и расположился здесь, намереваясь после добраться до центральной усадьбы на своих двоих, благо было недалеко. Он расстелил газету, не торопясь распаковывал сверток. Бутерброды с копченой колбасой цепко склеились, молоко в бутылке превратилось в простоквашу.

Только вытянул зубами полиэтиленовую пробку, пичуги встревоженно вспорхнули, отдаленные кусты ивняка замотали длинными своими листьями, и на галечную отмель, похожую на горбушку хлеба, выбралась девушка. В руке она держала открытую камышовую сумку, из которой свешивался сложенный пополам белый халат, а сама была в пестром, будто из разноцветных молний сшитом сарафане. Татьяна Стафеева, зоотехник.

Они познакомились, когда Виталий Денисыч принимал дела, она заходила в домик начальника участка по работе, с докладами, со сводками, но Корсаков тогда мало чего замечал… Он замер с бутылкою в руке, не обращая внимания на комарье, хищно налетевшее из зарослей. Татьяна поставила сумку, стряхнула с ног спортивки, высоко подняла подол, обнажив круглые ржаного цвета колени, вошла в воду. Одной рукою поправила волосы, скрученные на затылке в грузный узел, каштановые, густые, выгоревшие кое-где рыжеватыми прядями; на бритой подмышке были капельки пота. Спелая фигура Татьяны ярко выделялась на отмели; Виталий Денисыч не смел даже пошевелиться.

— Что вы тут делаете, Корсаков? — неожиданно обернулась к нему Татьяна, озорно блеснув зелеными глазами.

— Рыбачу, — откликнулся Виталий Денисыч, радуясь, что она его увидела и в то же время почему-то досадуя.

— Дайте на уху! — Она поднялась на отмель, обтерла подошвы о траву, надела спортивки, и, помахивая сумкою, запросто направилась к Виталию Денисычу, который наконец поставил бутылку в кочки.

— Ну и жарынь, — сказала она, ладонью отпугивая комара.

Виталий Денисыч встал — Татьяна была ему до уха — гостеприимно повел рукою:

— Давайте со мной.

— Я только из дому. На ферму надо, а вот прохлаждаюсь. — Она подобрала подол, села на расстеленную Корсаковым газету.

От Татьяны пахло парным молоком и земляникой. Губы у нее были сочные, набухшие, точно всю ночь целовалась; Виталий Денисыч отвел взгляд, смущенный своим предположением.

— Опять поросята погибли, — сказала Татьяна, привздохнув. — Привозят из города пищеотходы, а в них всякие стекла, лекарства… Судить надо! — Она прихлопнула газетку ладонью. — Свинарки плачут. Жалобу писать собираются.

«Все о работе, все о работе», — услышал Виталий Денисыч осуждающий голос Капитолины. Никаких больше чувств этот голос не вызвал.

— Вы давно в колхозе?

— Ну сколько? — Татьяна чуть наморщила нос. — Почти три года. Закончила техникум и — к Однодворову. Трудно приходилось, я ведь никакого опыта не имела, не то что вы. Тутышкин, это который до вас был, больной был, только за сердце хватался. А я маленько растерялась. Однодворов язвит: о чем думала, когда училась? Нет, постановила, еще повоюем. Я с детства драчуньей была, мальчишки отмени ревмя ревели.

Виталий Денисыч рассмеялся, ему сделалось хорошо, свободно.

— А теперь?

— И теперь, кого хочешь отбрею! Чего бояться, если правоту сознаешь?

«Смолоду все храбрые», — усмехнулся про себя Виталий Денисыч, а Татьяна одернула подол на коленки, расправила, склонив набок голову, продолжала:

— Вот я вас все хотела спросить, чего вы такой неприкаянный и с людьми — только по работе?

«Значит, думала», — совсем воспрянул Виталий Денисыч, удивляясь однако, что это показалось ему столь важным. — Осваиваюсь… Да и трудно я с людьми схожусь, чем дальше, тем труднее. В моем возрасте уже нужно, чтобы меня по делам ценили… Но я пока ничего такого не заслужил.

— Тогда заслуживайте! — Татьяна вскочила. — Побегу, пора! — Она подала Корсакову ладонь топориком и добавила: — Поправляйтесь скорее. — И пошла, чуть откинув назад голову, и пружинисто легкой была ее походка.