Особые обстоятельства (Рассказы и повести)

Отстранив очередь, швейцар распахнул перед ними врата, заведующая залом провела к столику, что стоял в сторонке и отпугивал надписью: «Служебный». Грохотал оркестр на возвышении, косматая борода хрипло кашляла в микрофон, на свободном пятачке дергались парочки, будто им обжигало подошвы. «Раньше танцевали друг с другом, теперь друг против друга», — весело отметил Виталий Денисыч. Разговаривать было невозможно, и он молча подал Татьяне меню. Она пожала плечами, передвинула меню обратно, с интересом наблюдая за курящими, жующими, хохочущими физиономиями.

Наконец оркестр взвыл и затих, а к Татьяне и Виталию Денисычу подбежала официантка. Татьяна попросила фужер шампанского, Корсаков — сто граммов коньяку. Официантка презрительно на него посмотрела. Виталий Денисыч совершенно не знал, что заказывать, сказал ей: «Давайте шампиньонов». Татьяна от шампиньонов отказалась.

— Что, вам слово это нравится, Виталий Денисыч?

— Давно попробовать хотел, а тут еще, наверное, наши.

Когда Корсаков встретился с Однодворовым и рассказал, как из теплиц выкидывают «поганку», председатель воскликнул: «Спасибо, врастаешь!» — и тут же вызвал главного экономиста. Подсчитали возможный доход, и экономист с уважением глянул на Корсакова: «Знаете ли, в голову не приходило»…

— Как это вам удалось, что двери будто сами открылись? — подняла улыбающиеся глаза Татьяна.

— Да так вот. — Корсакову сделалось как-то не по себе, будто попросили его рассказать о паршивеньком поступке, который он совершил, и он поскорее протянул рюмку к Татьяниному фужеру; в фужере смерчиками завивались пузырьки.

— Всего вам хорошего, Виталий Денисыч, — пожелала она, следя за смерчиками.

Шампиньоны показались Корсакову совсем невкусными, резиновыми, да еще и соус к ним все перешибал своим запахом. Опять застонал оркестр, Виталий Денисыч пожалел, что даже танцевать вовсе не обучен. И вообще стоило ли из-за всего этого унижаться перед людьми, которых в доброе-то время и знать бы не знал, воровски совать им деньги? Настроение окончательно испортилось. И Татьяна все посматривала на часики и наконец попросила:

— Пойдемте, пожалуй.

Стало уже прохладнее, от домов на асфальты легли вытянутые синеватые тени. У ресторана все еще толклась очередь. Кто-то, отчаявшись, совал швейцару рубль. И ради чего?

— Завтра встречусь с подружками, — сказала Татьяна, — они в управлении работают.

— А вы бы хотели жить в городе?

— Я люблю в город наезжать… Тогда он интереснее.

Татьяна как-то отдалилась, не стало между ними того душевного лада, что, казалось, установился сам собой. Да и будет ли еще когда-нибудь? «И дались мне эти шампиньоны», — досадовал Виталий Денисыч. Ну вот и все. Правду говорила Капитолина, что он неотесанный чурбан. Как вот они запросто: «Сеньора, коньячок…» Стихами, что ли, кричать? Романсы цыганские под гитару: «Ой, нэ-нэ, нэ-нэ». Ничего этого в памяти нету, в натуре у него нету!

— Спасибо вам. До завтра. — И щелкнула дверь двести двадцатого.

«Вздумал этаким ресторанным волокитой себя выставить! Вот ведь до чего дошел. Эх, Капитолина, ничего в жизни не надо было, кроме надежного тыла — семьи. Теперь ни кола, ни двора, все начинать с нуля». — Корсаков всегда от рюмки вина впадал в мрачное настроение, а тут причин было гораздо больше.

IV

Северо-запад, разрушая все долгосрочные прогнозы погоды, заполонил небо грязно-серыми сумерками, посеялись, посеялись дожди, и ни клочка голубого, предвестника доброй погоды, негде было высмотреть. Мокрый, облепленный грязью, ездил Корсаков по сенокосам, вдоль ямин, над которыми бульдозер утюжил навальную землю, уминая силос. На резиновые сапоги приставали мелкие, как болотная ряска, семена. Лицо обветрело, шелушилось, щетина, словно плесень, пошла по нему, но некогда было побриться — одежда не успевала просохнуть, как он снова был уже на ногах. Теперь все личные дела побоку: не до них. И в то же время Виталий Денисыч будто нечаянно думал, что для Татьяны старается, это для нее важно, чтобы не простаивали трактора, не ломались косилки, и даже какое-то удовольствие испытывал от хлещущего в лицо дождя, от каменной усталости.

— Поднимай свой рабочий класс, — гремел он на заведующего гаражом, и «Техпомощь», буксуя рифлеными колесами, выползала на раскисшую дорогу. За рулем сидел Мишка Чибисов, по слухам, Татьянин ухажер. Мишкино лицо, темнокожее от ветров и солнца, казалось сбоку, в рамке окна со спущенным стеклом, точно на портрете: подбородок с вдавлинкою посередине, обветренные тонкие губы сжатого рта, высветленное крыло ноздри короткого прямого носа, бровь гнутая, черным шнуром. Красавец, черт возьми! Однако слухами Виталий Денисыч пренебрегал, к Мишке относился спокойно и, замечая, как в глазах Чибисова порою всплескивается ярость, как деревенеют у него скулы, объяснял это тем, что парня донимает непогода. И слесарь Леша Манеев, влезая в фургон «Техпомощи», грозил кулаком ненастному небу…

«Опять он опохмеляется!» — разозлился Виталий Денисыч: не впервой видел мутные глаза Манеева, налипшие на лоб спутанные волосы.