Особые поручения: Пиковый валет

Продумал декорацию, подготовил сценические эффекты. Гранд-Операсьон приближалась к финалу, и он обещал стать сногсшибательным.

«„Пиковый валет“ превзошёл сам себя!» – вот как написали бы завтра все газеты, если б в России была настоящая гласность и свобода слова.

Когда малый колокол в монастыре глухо звякнул, отбивая полночь, за дверями часовни раздались осторожные шаги.

Момус представил, как Еропкин крестится и нерешительно тянет руку к заколоченной двери. Гвозди из досок вынуты, потяни – и дверь, душераздирающе заскрипев, откроется.

Вот она и открылась, но внутрь заглянул не Самсон Харитоныч, а немой Кузьма. Трусливый паук послал вперед своего преданного раба.

Чернобородый разинул рот, с плеча дохлой змеей соскользнул витой кнут.

Что ж, сказать без ложной скромности, тут было от чего рот разинуть.

Посреди четырехугольного помещения стоял грубый дощатый стол. На нем по углам, чуть подрагивая пламенем, горели четыре свечи. А на стуле, склонившись над старинной книгой в толстом кожаном переплете («Travels Into Several Remote Nations Of The World. In Four Parts. By Lemuel Gulliver, First A Surgeon, And Then A Captain Of Several Ships»,[6] бристольское издание 1726 года – куплено на книжном развале за толщину и солидный вид) сидел старец в белой хламиде с длинной седой бородой и белыми, шелковистыми волосами, по лбу перехваченными вервием. Один глаз у отшельника был закрыт черной повязкой, левая рука на перевязи. Вошедшего старец будто и не заметил.

Кузьма замычал, оборачиваясь, и из-за его широченного плеча выглянула бледная физиономия Еропкина.

Тогда святой отшельник, не поднимая глаз, сказал голосом звучным и ясным:

– Иди-ка сюда, Самсон. Жду тебя. В тайной книге про тебя написано. – И ткнул пальцем в гравюру, изображавшую Гулливера в окружении гуигнгнмов.

Сторожко ступая, в часовню вошла вся честная компания: почтеннейший Самсон Харитоныч, крепко держащий за руку отрока Паисия, Кузьма и два давешних мужика, которые тащили пухлый рогожный мешок.

Старец пронзил Еропкина грозным взглядом единственного глаза из-под всклокоченной брови и вскинул десницу. Одна из свечей, повинуясь этому жесту, внезапно шикнула и погасла. Паук охнул и руку отрока выпустил – что и требовалось.

Со свечой трюк был простой, но впечатляющий. Момус сам его когда-то изобрел на случай затруднений при карточной игре: свечи с виду обычные, но фитилек внутри воска свободно скользит. Необычный фитилек, длинный, и внизу через щель стола продет. Левой рукой незаметно под столом дернешь, свеча и гаснет (на перевязи у Момуса, понятное дело, «кукла» висела).

– Знаю, знаю, кто ты и каков ты, – сказал отшельник с недоброй усмешкой. – Давай сюда мешок свой, кровью и слезами наполненный, клади… Да не на стол, не на книгу волшебную! – прикрикнул он на мужиков. – Под стол кидайте, чтоб я ногой хромою его попрал.

Тихонько потолкал мешок ногой – тяжелый, черт. Поди, все рублишки да трешницы. Пуда на полтора, не меньше. Но ничего, своя ноша не тянет.

Суеверен Еропкин и умом не больно востер, но мешок за здорово живешь не отдаст. Тут одних чудес мало. Психология нужна: натиск, скорость, неожиданные повороты. Не давать очухаться, задуматься, приглядеться. Эх, залетные!

Старец погрозил Еропкину пальцем, и тут же погасла вторая свеча.

Самсон Харитоныч перекрестился.

– Ты мне тут не крестись! – страшным голосом гаркнул на него Момус. – Руки отсохнут! Или не ведаешь, к кому пришел, дурень?

– Be… ведаю, отче, – просипел Еропкин. – К отшельнику святому.

Момус, запрокинув голову, зловеще расхохотался – точь-в-точь Мефистофель в исполнении Джузеппе Бардини.

– Глуп ты, Самсон Еропкин. Ты монеты в кладе сосчитал?

– Сосчитал…

– И сколько их было?

– Шестьсот шестьдесят шесть.

– А голос тебе откуда был?

– Из-под земли…

– Кто из-под земли-то говорит, а? Не знаешь?

Еропкин в ужасе присел – видно, ноги подкосились. Хотел перекреститься, но побоялся, проворно спрятал руку за спину, да еще на мужиков оглянулся – не крестятся ли. Те не крестились, тоже тряслись.

– Нужен ты мне, Самсон. – Момус перешел на задушевный тон и чуть-чуть придвинул мешок ногой. – Мой будешь. Мне станешь служить.

Он хрустко щелкнул пальцами, погасла третья свеча, и сразу сгустилась тьма под мрачными сводами.

Еропкин попятился.

– Куда?! В камень превращу! – рыкнул Момус и опять, работая на контраст, перешел к вкрадчивости. – Да ты меня, Самсон, не бойся. Мне такие, как ты, нужны. Хочешь денег немерянных, против которых твой паршивый мешок – горстка праха? – Презрительно пнул рогожу ногой. – Мешок твой с тобой останется, не трясись. А я тебе сто таких дам, хочешь? Или мало тебе? Хочешь больше? Хочешь власти над человеками?

Еропкин сглотнул, но ничего не сказал.

– Произнеси слова Великой клятвы, и навсегда будешь мой! Согласен?!

Последнее слово Момус рявкнул так, чтоб оно как следует пометалось меж древних стен. Еропкин вжал голову в плечи и кивнул.

– Ты, Азаэль, стань от меня по левую руку, – приказал старец отроку, и тот перебежал за стол, встал рядышком.