Особые приметы

Альваро поставил машину возле автобусной остановки. Когда они вышли, их окружили ребятишки и стали наперебой спрашивать, не русские ли они. Бетонированная дорога вела по склону холма вверх, к утоптанной ровной площадке, где собирались верующие. Входя в святилище, одноэтажное, ничем не примечательное здание, абакуа[185] снимали головные уборы и тщательно прикрывали за собой дверь. С другой стороны на вершину холма вели выбитые в земле ступени. По обеим сторонам этой примитивной лестницы теснились деревянные домишки, походившие под своими яркими разноцветными крышами на колонию грибов. Над крышами, контрастируя с портиками, выдержанными в стиле традиционной кубинской архитектуры, торчали уродливые телевизионные антенны. С площадки открывались оба склона, и все это походило на декорацию, нарочно воздвигнутую для свершения торжественной культовой церемонии.

Когда они явились, обряд уже начался. Верующие играли на энкомо[186], эконе и тумбадоре, аккомпанируя монотонному речитативу моруа[187] (Эфори маньене фори Ефори маненекум эфори Сесе апоритан Бакура Ибонда аванарибе Эфор эфори). Мулат в майке и в повязанном вокруг шеи красном шелковом платке наливал из бутылки ром в скорлупу кокосового ореха и обносил присутствующих. Прошло несколько мгновений, и из фамба донесся рев бога Экуэ. Любопытные придвинулись ближе ко входу в святилище, ожидая появления жреца-мпего. Индисиме, неофиты один за другим сбрасывали рубахи и обувь и, подвернув штанины, босые, обнаженные до пояса, строились в ряд. Поручители, встав за спиной посвящаемых, положили им руки на плечи.

Альваро смотрел на это амалогри как завороженный. В дверях святилища выросла фигура мпего, — это был гигантского роста негр с мокубой, кадильницей и бутылками вина и водки. Верующие окружили индисиме. Начался ритуал очищения. Под хор голосов, хрипло тянувших: «Анамабо, анамабо», — мпего магической травой очищал индисиме от скверны и желтой краской наносил им на грудь, на плечи, на ноги и на спину изображение креста. Присутствующие сопровождали каждый его жест криками: «Нкомо акереба, нкомо акереба». Затем процедура повторилась; на этот раз мпего под крики: «Унаробья апанга робья» крестил неофитов белою краской. Осатанело гремели барабаны. Негр в форме дружинника бил железным стержнем по экону. Горячечный ритм убыстрялся с каждой секундой, рождая ответный ритм быстрых и точных человеческих телодвижений. «Мимба, мимба барори», — пели абакуа, и мпего кропил водкой грудь, лицо и спину посвящаемых. «Акарансе, акарансе», — и, набрав в рот вина, он спрыскивал темную кожу будущего обонэкуе, приобщаемого силой и благодатью мокубы и ревом священного Голоса к блаженным духам Сикана и Танзе. Как одержимые гудели барабаны, исступленным колоколом звонил экон, ньяньиго в беспамятстве повторяли: «Умон Абаси, Умон Абаси», — а мпего смоченным в освященной воде базиликом смывал остатки скверны с тел индисиме. «Камьо Абасо Кесонго. Камьо Абасо Кесонго», — и он одного за другим стал их окуривать дымом кадильницы. «Тафита нанумбре», — и он завязал им глаза шелковым платком, и, ослепленные, они пали ниц, положив на землю руки ладонями вверх, а поручители стояли сзади, не отступая ни на шаг, дабы укрепить в эту минуту дух посвящаемых. Бил в уши заклинающий ритм экона и барабанов, вызывая из таинственной сени фамба демона эрибангандо, черно-красного дьяволенка, который явился на зов и заплясал, извиваясь перед простертыми индисиме, звеня всеми колокольцами своего пояса. «Индисиме Исон Парагуао Кенде Йайома». Он пробежал по их ряду, коснувшись каждого коленями. «Индисиме Исон Парагуао Кенде Йайома!» — и он коснулся каждого своей крайней плотью. «Индисиме Исон Парагуао Кенде Йайома!» — гремел в унисон хор верующих, неистовая молитва, безумие и страсть заклятия. «Индисиме Исон Парагуао Кенде Йайома!», братство и любовь, и только один Альваро был исключен из священного круга.

Когда он опомнился, Сары возле него уже не было, он обернулся и увидел ее рядом с юношей в форме дружинника народной милиции. Процессия индисиме, шедших с завязанными глазами, направлялась в святилище. В поднятых руках они несли Сесе Эрибо, распятие, изображения Очун, Чанго, Иемайи. «Энкико Эндина Эндина Сапара Акуаниабо!» — грянули верующие, и ирэмэ пустились в бешеный пляс. Под шум начавшегося столпотворения Альваро, не простясь, покинул празднество.