Особые приметы

Ты возвращаешься на галерею выпиваешь еще рюмку вина и ложишься на диван

Куба осаждает твою память и ты не в силах отогнать неотступное

теперь можно было бы покончить со всем и ты навсегда избавился бы от своего прошлого

но что-то цепкое неодолимое гнездящееся в тебе самом удерживает тебя

гонит прочь мысль о самоуничтожении придает тебе новые силы ободряет подстегивает

воскрешает угаснувшую волю к жизни

ты должен стать памятью того что было

властная

непререкаемая

почти исступленная

разгорается в тебе

жажда свидетельствовать

Однажды в Париже, беседуя с друзьями Альваро, Долорес сказала: города он оценивает в зависимости от наличия в них баров и злачных мест.

— Любопытная разновидность революционера, — смеялась Долорес. — В его представлении социальный прогресс и ночная жизнь связаны так тесно, что он их отождествляет. По его понятиям, Париж, Амстердам, Гамбург — города замечательные, передовые. А Женева, Милан и Франкфурт — мрачные, реакционные.

Альваро и в самом деле сожалел о повсеместном исчезновении некоторых старинных кварталов, живописных приютов городского дна: в Мехико недавно снесли улицу Органо, в Марселе — Старый порт, в Гамбурге — Ульрихусштрассе.

— Строгость нравов — к лицу революции, — пояснял Альваро. — Но когда в пуританство ударяется капитализм — это отвратительно. Если буржуазный мир откажется от пороков — что ему останется?

Он пересказал им этот эпизод, охотно соглашаясь, что в голове у него царит полнейшая идеологическая путаница, и добавил, что он искренний сторонник революции, но теоретически и морально, конечно, подкован слабовато, в этом отношении у него еще куча пробелов.

— Стало быть, Гавана для тебя передовой город?

— Всегда был и будет передовым. Ты посмотри, как танцует Бебо. Такого парня не сыщешь нигде, кроме Кубы.

— Нет, ты не революционер, — возмутился Чео. — Ты буржуй.

Сара сидела рядом. Они познакомились три дня назад, и теперь их повсюду видели вместе. Склонив голову к Альваро на плечо, она крепко держала его за руку своими тщательно ухоженными пальчиками. Она казалась совершенно счастливой.

— Альваро просто прелесть, — сказала она, поворачиваясь к Чео. — Мне нравится, что у него такие печальные глаза. А выговор! Сразу видно, настоящий испанец. Я в него влюбилась с первого взгляда.

Она заглянула Альваро в лицо и обвила его шею руками.

— Ты меня еще не любишь, но вот увидишь, я тебя приворожу. У нас в семье все чуть-чуть колдуны. У моей бабки была горничная-негритянка, знахарка, она, если хотела, могла сглазить. Я тебе про нее не рассказывала?

— Нет.

— Когда я была еще девчонкой, она научила меня одному заговору, чтоб влюблять в себя мужчин. Я постараюсь влюбить тебя обычными способами, без заговоров, но если ты не поддашься, я стану каждую ночь приходить в полночь к тебе под двери, зажигать свечку и читать этот заговор.

— А про что в нем говорится, если не секрет?

— Ах, заговор потрясающий. Стоит только его прочесть, и ты весь день будешь сам не свой, за стол сядешь — кусок в горло не полезет, спать ляжешь — не уснешь, и не будет тебе ни сидеться, ни лежаться, и ни одна женщина на тебя не посмотрит, ни черная, ни мулатка, ни китаянка, ни белая, и станешь ты за мной бегать, как бешеный пес.

— Заговор чудесный, ничего не скажешь. А что в нем дальше?

— Это все.

— И то слава богу. Я уж думал, сейчас пойдет насчет моей семьи, чтоб никого у меня на свете не осталось или еще что-нибудь в этом духе… Вы, кубинки, опасный народ.

— И еще какой опасный! Когда мы влюбляемся, мы готовы на все.

— Вижу, вижу.

— Я, например, была бы способна развязать атомную войну, если бы знала, что это сделает меня интересной в твоих глазах.

— Болтушка ты, больше ничего, — бросил Чео. — Разве мужчин так привораживают? Надо тайком, чтоб он и не подозревал.

— Ты прав. Я не умею держать язык за зубами, — вздохнула Сара. — И всегда я вот так. Теперь влюбилась в Альваро и готова рассказывать об этом всем и каждому.

Танцор окончил свой танец. Сара взяла из кошелька пригоршню монет и встала. У музыкального автомата в зеленоватом свете пульта двое негров разбирали надписи на пластинках. Сара подошла к ним; негры обменялись двумя-тремя словами, вернулись к стойке и уселись на свои табуреты. Чео достал из кармана сигару и бережно раскурил ее. Оттеняя темноту кожи и черноту усиков, ярко блеснули в полумраке его белые зубы.

— Где ты ее подцепил?

— Приятель познакомил.

— А ты не теряешься, каждый раз с новенькой.

— Между нами ничего нет, — запротестовал Альваро. — Это ж младенец, сам видишь.

Сара жадно глядела на автомат. Свет пульта подчеркивал совсем еще детскую округлость ее лица и придавал неожиданно лукавое выражение глазам. Маленькие крепкие груди оттопыривали шелк блузки.

— Я заказала наши любимые: Арагона, Бенни и Чапоттина — «Лучше всего».

— Еще два коктейля. И для тебя, что пожелаешь.