Особые приметы

— Я всю жизнь была такая. Я много раз пробовала изменить свой характер, пробовала быть, как другие, и не могла. Муж всегда говорил мне: «Если бы ты была другой, думаю, я бы тебя не любил».

— Папа у нас дурак.

— Я не люблю, когда ты так говоришь о своем отце, ты это знаешь, — одернула его Ана. — Муж совершенно не такой, как я, есть вещи, которых он не понимает, но он человек хороший и верный. И на самом деле, — добавила она убежденно, — он во много раз достойнее меня.

— На свете полным-полно верных и хороших баранов, — перебил ее Серхио.

(Подобные разговоры повторялись часто: Ана защищала мужа, а сын нападал на отца, и с каждым разом все ожесточеннее… Ана повышала голос, делала вид, что возмущена, и кончала тем, что со смирением признавалась: «Серхио невозможен. Когда он был ребенком, я готова была отойти в сторону — лишь бы он любил отца и не замечал, какие мы с отцом разные люди. Но Серхио — весь в меня. Лицемерие ему ненавистно».)

Благодаря им ты научился любить свой город. (Удивительно, что при твоем сложном характере ты пронес через годы любовь к местам и улицам, которые открыл для себя в пору юности, к местам и улицам города, в котором ты родился, как сказал кто-то, по чистой случайности и чей прекрасный язык всегда был для тебя, несмотря на все усилия, глубоко чужим). До знакомства с Серхио ты знал лишь несколько богатых кварталов, унылую пышность их однообразных, скучных домов, построенных после того, как были снесены городские стены и началось «чудо» — промышленный расцвет. Эти дома строила для себя предприимчивая, крепко стоящая на земле буржуазия, чей ужасающий художественный вкус, думал ты, можно сравнить только с ее же безмерной и ненасытной жаждой богатства: невыразительность вилл в предместье Сан-Жервасио, духота жилищ в районе де Грасиа, неопрятная, простонародная набожность кварталов Сарриа, смехотворная роскошь Бонановы и Педральбеса, некогда совершенно независимых районов, которые век назад пожрало бредовое пристрастие Серда к геометрически-правильной планировке (тесные кварталы жилых домов правильными квадратами легли на план, безупречно параллельные улицы выглядели аккуратно разлинованной пентаграммой). Барселона, которую показали тебе Серхио и Ана, начиналась гораздо ниже, за собором, и света, подобного тому, в котором купался этот город, ты больше никогда и нигде не встречал. Улица Монкада с ее старинными дворцами, принадлежавшими некогда купеческой знати, окрестности церкви Санта-Мария-дель-Мар, улица Кардерс с изумительной часовней в романском стиле, аллея Борне. Ана водила вас по городу и с удивительным чутьем находила дорогу в лабиринте улочек, где сверху капало с развешанного меж балконами белья, кошки обнюхивали баки с мусором, а солнечный свет лишь угадывался в высоте, над крышами домов. Бочарни, аптеки XIX века, лавки знахарей, изделия из пробки бесстрашно противостояли ходу времени, выжидая того момента в будущем, думалось тебе, когда благодаря наплыву туристов и подъему культурного уровня среднего испанца они возьмут свое и их анахронизм превратится в возбуждающую и выгодную новинку.

Иногда Ана отпускала вас одних в Китайский квартал, а сама, погруженная в мысли, сидела в маленьком салоне и поджидала вашего возвращения, выкуривая сигарету за сигаретой. Когда вы уходили, она давала Серхио денег на публичный дом, а после жадно выискивала на ваших лицах следы пережитого.

— Ну, расскажите, — говорила она. — Как сегодня было?

Серхио рассказывал о своих любовных похождениях, Ана же тихонько посмеивалась и требовала подробностей.

— Конечно, мать о таких вещах знать не должна, — оправдывалась она, — но что делать? Я неисправимо любопытна. Мы, женщины, живем в Испании, как за решеткой. Будь я мужчиной, я бы вместе с вами ходила в публичный дом, ей-богу.

— Почему же ты не заведешь любовника? — говорил ей Серхио.

— А ты, Альваро? — спрашивала она. — Как ты провел там время?

(Постепенно Ана переборола тебя, и через несколько дней ты уже рассказывал об этом так же бесцеремонно, как и ее собственный сын. Ты в деталях описывал приключения, а она смотрела на тебя блестящими глазами, и ее прекрасное лицо было — все внимание.

— Как бы я хотела быть мужчиной, — повторяла она.)

Память отбирала строго: одни сцены сохранились и возникали с большими подробностями, другие — с меньшими, но от первого курса университета в памяти остались почти только Ана с ее сыном, ночные прогулки по Готическому кварталу, неторопливые и заговорщические беседы на улице Пьедад.

Однажды, — это было за несколько недель до того, как вы разошлись с Серхио, — Ана разделась, собираясь принять ванну, и велела тебе не глядеть на нее.

— Дай слово, не будешь подглядывать, — попросила она. — Вот уж чего терпеть не могу, когда меня видят голой.

Ты стыдливо отвернулся и уперся взглядом в корешки книг на полках и вдруг почувствовал, что рядом появился Серхио, а вместе с ним — атмосфера порока.

— Погляди на нее. Нравится?