Особые условия

— На кого? — Белоконь не давал Ливневу передышки, своими вопросами он как бы отсекал у того возможные пути отступления. Ливнев начал догадываться, что следователь действительно знает нечто такое, что меняет картину события. — Так на кого же, по вашему мнению, было совершено покушение? — повторил Белоконь.

— Ну, естественно... На Большакова... На кого же еще... А что, разве нет? Ведь никто из нас не сомневается, что покушение совершено, потому вы и здесь... Его, правда, можно назвать иначе, но ведь не в словах дело, верно?

— Плывете, Ливнев, плывете! — рассмеялся Белоконь. — Выражайтесь внятнее. А то начали вы куда бойчее! Ну ладно... Вы утверждаете, что на Большакова совершено покушение. Я правильно вас понял? Ничего не напутал?

— Да, примерно, — вынужден был сказать Ливнев. — Так можете и записать в протоколе.

— Запишем. Но вам отвечаю — ничего подобного. Ошибаетесь. Не знаю, сознательно или бессознательно, но ошибаетесь. На Большакова никто не покушался.

— Но разве не Большаков лежит в больнице?

— О чем мы говорим? О больничных клиентах или о покушении? На Большакова никто не покушался. Покушались на Горецкого. Но, поскольку покушавшийся не знал о поисках, не знал, что буквально рядом с ним, скрытые бураном, находились другие люди, он принял первого же встретившегося ему человека за Горецкого. И столкнул этого человека с обрыва. На ледяные торосы. Этим человеком оказался Большаков.

— Выходит, сталкивали Горецкого? — спросил Панюшкин.

— Да. А столкнули Большакова.

— Кто?

— А как вы думаете?

— Только у одного человека могут быть для этого серьезные основания... Но мне не хотелось бы подозревать его.

— Не надо его подозревать, — сказал Белоконь. — А то чего доброго вы так разохотитесь, что начнете подозревать всех подряд, направо и налево. Это нехорошо, Ливнев. Это безнравственно. Вам не кажется?

— Послушайте, Белоконь! — закричал Ливнев. — А вам не кажется, что вы ведете себя...

— Это сделал не Жмакин, — негромко сказал Белоконь и улыбнулся Ливневу в лицо.

— А кто же? — подал голос Опульский. — Мне кажется, что... в общем-то, у нас уже сложилось мнение, да и не только у нас, весь Поселок в один голос...

— Это сделал Юра! — Белоконь горделиво осмотрел всех, вскинув подбородок, задержал взгляд на Ливневе, повторил, теперь уже только для него. — Да, это сделал мальчик Юра. Тот самый, которого Горецкий уговорил идти с собой. По дороге он признался Юре, что ударил ножом Елохина. Ночь, буран, опасность — все это предрасполагает к откровенности. Но он не мог предположить, как поступит Юра. А тот попросту удрал. Спрятался от Горецкого. А потом, когда уже начались поиски, Юру настиг Большаков. А Юра, решив в темноте, что это Горецкий, что он опять потащит его с собой, толкнул Большакова в спину. В полной уверенности, что это был Горецкий.

— Выходит, ему здорово повезло? — заметил Мезенов.

— Горецкому? Не сказал бы. Ему тоже досталось. Обмерз, перестрадал, перебоялся... А кроме того, будет суд. Ведь будет.

— Я бы не сказал, что Горецкий совершенно невредим, — подозрительно сказал Ливнев. — То, что он перестрадал, — ладно. Но я видел его сегодня, разговаривал с ним, Горецкий милостиво согласился дать мне небольшое интервью, поделился своими впечатлениями о том буране, о той ночи... Знаете, повреждения написаны у него прямо на лице.

— А это уже работа Жмакина. Он нашел Горецкого и, убедившись, что Юры рядом с ним нет, маленько помял его. Вот и все. Горецкий обвиняется в злостном хулиганстве по статье двести шестой. Больше никто ни в чем не обвиняется. Действия Юры нельзя назвать покушением. Горецкий даже не знает, кто ему помял бока на Проливе. Налетел, говорит, медведь, тормошить начал, про Юру спрашивать, а узнав, что Юра где-то затерялся... несколько раз приложился к нему. Но кто это был, Горецкий не знает. Или не хочет знать. Это его дело.

— Но, очевидно, ваше дело — восстановить справедливость, — неуверенно произнес Опульский. — Проследить не только внешнюю сторону событий, но и внутреннюю, скрытую от невооруженного глаза.

— Давайте не будем вооружать наши глаза! — решительно сказал Чернухо. — Давайте лучше их зальем!

— Вот так-то, деточка! — торжествуя, обратился Белоконь к Ливневу. — А вы знаете, — он взглянул на всех, — по моим многолетним наблюдениям каждый человек по характеру своему, по убеждениям, некой внутренней предрасположенности обязательно юрист. Да! Есть люди — судьи — им не терпится встрять в историю и обязательно всех рассудить. По своему разумению, конечно. А есть люди-адвокаты. Они всех защищают, ищут и находят оправдывающие обстоятельства... Такие люди. Как ни странно, людей с характером свидетелей, безучастных, равнодушных, стремящихся уклониться от дачи показаний — таких людей очень мало. Но одна из самых многочисленных категорий — прокуроры. Им не терпится обвинять, клеймить, пригвождать к позорному столбу, искать виновных, говорить об их общественной опасности.

— К чему это вы? — настороженно спросил Ливнев.