Особые условия

— Да, — подтвердил Панюшкин. — В тебя верую. В твою добросовестность и порядочность. В себя тоже верую. В свои силы, в свой опыт, в то, что мне удастся закончить эту работу. Верую! Как и всякий добропорядочный язычник, верую в Пролив, в эту Зиму, в Трубу, верую и готов их боготворить. Да что там готов — я давно отношусь к ним с трепетным религиозным почтением. Конечно, самый страшный и злой бог — это Тайфун. Он берет жертвы сам, не дожидаясь, пока я принесу ему, он не нуждается ни в моих молитвах, ни в моем преклонении. Но ты не поверишь — я боготворю даже Хромова. Это плохой бог, слабый и пакостливый, но и от него зависит моя жизнь. Я произвел в боги всех членов Комиссии и даже следователя Белоконя. Все очи — сильные и уважаемые мной боги.

— Николай Петрович, а вы не хотите принести им жертву? — без улыбки, как-то слишком уж серьезно спросил Званцев.

— Перебьются, — жестко ответил Панюшкин. — Есть боги и посильнее, я тебе их только что назвал... Чтобы они казались более могущественными, могу украсить их величественными определениями — Вызывающая Честность, Воинственная Убежденность, Всесминающая Бесхитростность... Вот им я готов принести в жертву хоть самого себя.

— Опасный вы человек, Николай Петрович. Я говорю это в самом прямом смысле слова. И знаете, в чем ваша опасность?

— Очень хотелось бы знать!

— В логике ваших поступков, решений, действий. Она непредсказуема. Она вываливается за рамки нынешних норм, нынешних представлений, о возможном, приемлемом, допустимом. Иногда ваши доводы кажутся мне наивными, слабыми, иногда отчаянными, но каждый раз оказывается, что они выстраиваются в некую линию, в некую позицию. И кажется мне, что в конечном итоге позиция получается совсем неплохая. Она дает свободу действий и позволяет чувствовать себя достаточно уверенно. Не знаю, как это вам удается, но удается.

— Ничего сложного, ничего противоестественного, — ответил Панюшкин. — В любом положении нужно оставаться спокойным и не терять чувства собственного достоинства. Мне много раз приходилось встречать людей, пытающихся добиться чего-то самоуничижением. С каким-то странным азартом, в котором была даже искренность, они доказывали, что простоваты и невежественны, что их нужно пожалеть и утешить, иначе они могут совсем захиреть... Но самое странное то, что им все-таки удавалось добиться своего. Значит, их расчет был верным, значит, самоуничижение может оказаться полезным, значит, как тактический ход оно принимается, одобряется?

— О вас этого не скажешь, Николай Петрович. Вы заметили, как с вами разговаривают рабочие, техники?

— А как со мной разговаривают? — насторожился Панюшкин.

— С этаким легким вызовом, как бы поддразнивая вас, подчеркивая какую-то свою значительность... Вы что же думаете, все у нас тут такие ершистые, занозистые, непокорные? Как бы не так! Они просто поняли, что покорной просьбой от вас ничего не добиться, что вы этого не принимаете.

— Правильно, я требую от человека искренности, естественности, мне нравится видеть человека таким, каков он есть. Если он лебезит, значит, лукавит, хитрит, хочет получить нечто такое, чего ему не положено, и он знает, что не положено. А расчет какой — поунижаюсь, дескать, зато добьюсь своего. А мне это противно. Ничего я в жизни не хочу получить унижением, угодничаньем. Веришь?

— Верю, — кивнул Званцев. — Но скажите, Николай Петрович, сила это или слабость? И вообще, в чем сила — в том, чтобы, несмотря ни на что, добиться своего или в том, чтобы пренебречь?

— Здесь не может быть однозначного ответа, — сказал Панюшкин, помолчав. — Нет рецептов на все случаи жизни. Могу только сказать, что сила не в том, чтобы поспеть, получить, ухватить... Хотя чаще всего она проявляется именно в этом. Готовых решений не бывает. Та же Комиссия... Полагать, что она приехала с готовым решением, значит, переоценивать собственную персону.

— Не вижу связи, — Званцев вскинул подбородок, как бы слегка обидевшись, но жест неожиданно получился надменным.

— Связь в том, что если принять твою точку зрения, то выходит, Комиссия приехала лишь для того, чтобы ублажить наше самолюбие, нашу спесь! — резко сказал Панюшкин. — Чтобы оставить нас в приятном заблуждении, будто уволить, снять тебя или меня позволительно только на основании выводов такой вот Комиссии. Володя! Если дойдет до этого, все можно сделать гораздо проще!