Особые условия

— Трудно сказать, — Званцев прошелся по кабинету, придвинул к столу табуретку, сел. Теперь и его лицо оказалось на свету. Он словно бы согласился побыть с Панюшкиным на равных. — Спросите у нее, если хотите. Я не спрашивал. Знаете, она все время смотрит на меня с каким-то удивлением... Мол, что же это такое творится на белом свете, что я, Анюта, та самая Анюта, выхожу замуж? И за кого! За главного инженера! Мы говорим о свадьбе, у нее на лице оживление, она смеется, загорается... И вдруг — молчание. Этакий практичный прищур, резкость, грубость. Процедит сквозь зубы, что все, мол, блажь чистой воды, никакой свадьбы не будет, что потрепались, дескать, людей потешили и хватит. Почему? — спрашиваю. Рукой махнет и отвернется. Мне так кажется, говорит. Или я передумаю, или ты... Такие дела. Сегодня я вам больше не нужен?

— Катись.

* * *

Анатолий Евгеньевич Кныш деньги тратить не любил и везде, где можно, старался обойтись без этого. Работа в столовых, кафе, всевозможных забегаловках, вокзальных буфетах и за гостиничными стойками привела его к твердому убеждению, что тратить деньги на питание — вопиющая глупость. И то, что он вот уже многие годы кормился бесплатно, наполняло его гордостью, позволяло об остальном человечестве думать снисходительно и сочувствующе.

Не любил Анатолий Евгеньевич тратиться и на всякие мелочи, даже на Проливе находя возможности сокращения расходов. У коменданта общежития он выклянчил комплект спального белья и не забывал каждые десять дней менять его. Воспользовавшись как-то отсутствием Панюшкина, затребовал у завхоза две тумбочки, несколько стульев, стол. Вместе с радиографистами выписал себе халат, вместе с водителями тягачей — сапоги, полушубок, меховые рукавицы, в клубе стащил маленький репродуктор, в столовой взял комплект посуды и на следующий же день списал его.

Кныш и сам, наверно, не заметил, как сорочья привычка тащить все, что подвернется под руку, стала его натурой. Приходя в контору, он выпрашивал у секретаря стопку писчей бумаги, а пока Нина доставала ее из шкафа, успевал сунуть в карман коробочку кнопок или скрепок, ленточку для пишущей машинки, карандаш, резинку, стерженек для шариковой ручки. Бывая в столярной мастерской, он прихватывал горсть шурупов, шпингалеты, у электриков — лампочку, колечко изоляционной ленты, у зазевавшегося слесаря мог спокойно прихватить точильный брусок и сунуть в карман своей промасленной фуфайки. От этого карманы быстро дырявились, и тогда Анатолий Евгеньевич шел к завхозу и обменивал фуфайку на новую. Узнав, что кто-то собирается уезжать, он заявлялся в общежитие и попросту обменивал тряпье на новые вещи, которые нередко всего месяц назад получили со склада.

Как ни странно, но Анатолий Евгеньевич считал себя человеком щедрым: без сожаления отдавал лампочку соседке, когда у той перегорала своя, легко дарил новенькие шпингалеты или коробку шурупов. Правда, не готовил дрова на зиму, не возился с рамами и стеклами, да и вообще к отоплению старался не иметь отношения, но это естественно — соседи должны помогать друг другу. И потом, есть щедрость, говорил Кныш, а есть расточительность, это совершенно разные вещи. Анатолий Евгеньевич никогда не отказывал, когда к нему прибегали за маслом, сахаром, сметаной... принесенными накануне из столовой. И не настаивал, чтобы долг отдавали натурой, пусть это будут деньги, подумаешь!

На следующий день после разговора с Панюшкиным Анатолий Евгеньевич проснулся поздно. На Душе было гадко, будто его хамски, незаслуженно унизили. Анатолий Евгеньевич мысленно присоединял себя к отважному отряду покорителей севера. Это льстило и оправдывало те небольшие нарушения, которые он допускал. Воровство Кныш понимал, как маленькую слабость, которую все охотно простят да еще и посмеются над обличителем, ежели таковой вдруг объявится. О чем речь, если человек жизни своей не жалеет, чтобы освоить для страны, для народа эти убийственные места!

Панюшкин конечно же решил отыграться на нем.

У самого, видно, рыло в пуху, вот и ест безответных.

Комиссии хочет потрафить, тут и думать нечего. Ясно, что давно наметил принести его, Анатолия Евгеньевича Кныша, в жертву и берег, как берегут жирного барана к приезду гостей. А он-то, простачок, еще восхищался Толысом, слова о нем говорил приятные. Но как только дело до крови дошло, тут же Анатолия Евгеньевича под нож!

Вот, мол, как боремся за моральное здоровье коллектива! Ну ничего, сочтемся, думал, ежась под одеялом, Анатолий Евгеньевич. Из-за куска масла человеку судьбу ломать! А ведь Толыс показал, показал, как дорого ему это вонючее масло, как он боится, что кто-то съест лишний бутерброд.