Особый отдел и око дьявола

Её груди и прочие бабьи прелести мелькали прямо перед лицом Цимбаларя, но его сейчас обуревало лишь одно чувство – чувство самосохранения.

Вдруг с криком: «Во двор! Во двор!» – Ложкин стащил его с полки.

Всей гурьбой, включая старуху, они выскочили из бани и с головой нырнули в огромный сугроб, как бы специально предназначенный для этой цели. Северное сияние вовсю полыхало на небе, от мороза пар мгновенно превращался в иней, а они голышом копошились в снегу, словно малые дети в пелёнках.

Вернувшись назад, Цимбаларь первым делом выдул полкадушки кваса и на полном серьёзе, без всяких преувеличений, почувствовал себя другим человеком. Теперь уже он орудовал веником, поочерёдно обрабатывая то Вальку, то Ложкина, то Изольду Марковну, которая теперь щеголяла в изящных трусиках, но не купальных, а скорее будуарных.

Метаморфоза, случившаяся с фольклористкой, Цимбаларя ничуть не интересовала, как, впрочем, и многое другое вокруг. Хотя за целый день не было выпито ни грамма, голова кружилась словно от доброй дозы «белого медведя», то есть спирта, разбавленного шампанским.

В знаменитой строфе Редьярда Киплинга «Нас опьяняют сильные вина, женщины, лошади, власть и война…» следовало упомянуть ещё и парную баню.

Они выбегали во двор ещё два раза, измочалили целую гору веников, выпили весь квас – и лишь после этого баня завершилась.

Однако финальная пьянка, на которую так надеялся Цимбаларь, не состоялась. В бане царили одни нравы, а в избе – совсем другие.

Женщины сразу разошлись по своим комнатам, а мужчинам старуха накрыла на краешке кухонного стола, да ещё предупредила при этом:

– Не пейте много! После бани кондрашка может хватить.

Цимбаларь и Ложкин потягивали из маленьких рюмочек густую целебную настойку, закусывали вяленой рыбой, а их неспешная беседа плутала, словно путник, сбившийся с дороги в глухом, заболоченном лесу.

Наконец Цимбаларь, улучив подходящий момент, спросил:

– Не жалеете, что квартирантку взяли? Люди поговаривают, что она себя странно ведёт. Сегодня с утра, например, била во дворе пустые бутылки.

– Психованная, – помрачнел Ложкин. – Я вам про эти бутылки, которые в нашем серванте копились, уже рассказывал. Настёна их на улицу таскала, а та, как на грех, заметила. Ну и сразу в крик. Дескать, вещи, побывавшие в её руках, выносить из избы нельзя. Через них злые колдуньи могут навести порчу.

– В мистику ударилась, – неодобрительно заметил Цимбаларь. – А ещё образованная… Она хоть из вашей избы выходит когда-нибудь?

– Регулярно. Как стемнеет, на прогулку отправляется. Ещё и дня не пропустила. Говорит, что нуждается в свежем воздухе. До того дошла, что раму, с осени заклеенную, выставила. Проветривает свои покои. Боюсь, как бы избу не выстудила… Всю ночь свет жгёт, музыку включает… Нервотрёпка.

– Расходы на электричество, наверное, тоже увеличились?

– И не говорите! Счётчик иногда как сумасшедший крутится. Что там у неё за патефоны-магнитофоны!

– Зашли бы да глянули, – посоветовал Цимбаларь.

– Особо-то и не зайдёшь. Она моду взяла на ключ запираться. Даже внучку нашу к себе не пускает. Одни только балаболки старые к ней и ходят. Уже башка от этих песен распухла… Весной, слава богу, обещала съехать. Уж скорее бы.

Откуда-то появилась Настёна, прижалась к деду и, глядя на Цимбаларя огромными глазищами, сказала:

– Меня Изольда сегодня отшлёпала. Застрели её, пожалуйста.

– В людей стрелять нельзя, – Цимбаларь погрозил ей пальцем. – Боженька накажет.

– Она не человек, – сказала Настёна с огромным внутренним убеждением. – Она ведьма. У неё в комнате загробные голоса слышны.

– Не болтай лишнего! – Ложкин легонько встряхнул её. – Это радио говорит.

– Будто бы я не знаю, как радио говорит, – пренебрежительно скривилась Настёна.

Цимбаларь погладил девочку по голове и одарил заранее припасённым «Сникерсом». Но сегодня ей даже сладости в горло не лезли. Она вся прямо-таки кипела праведным гневом.

Оставаясь в русле начатого разговора, Цимбаларь несколько сменил его тему.

– По какой такой причине ваша квартирантка надела в бане трусы? – спросил он. – Ведь за ними в дом пришлось бегать… Неужто застеснялась?

– Да она в Мавзолее нужду справит и не застесняется. Ещё та стерва! Просто у неё наколка на этом месте, – Ложкин похлопал внучку по попке. – Видно, не захотела вам показывать.

– Жаль, упустил такое зрелище! – Цимбаларь изобразил досаду. – И что же эта наколка собой представляет?

– Да так сразу и не скажешь, – Ложкин призадумался. – Либо цветок, либо звезда, либо ещё какая-нибудь хреновина… Настёна, а ты не нарисуешь?

– Запросто!

Девочка сбегала за цветными карандашами, а потом изобразила на тетрадном листе синюю снежинку величиной примерно со свою ладошку. Закончив работу, она со вздохом сказала:

– Красиво. Когда подрасту, тоже себе такую сделаю.

– Только сначала дождись, пока я в гроб лягу, – попросил Ложкин. – А не то сгорю со стыда.

– Ты и знать ничего не будешь, – заверила его девочка. – Я не дура, чтобы с вами в баню ходить.

Пока они так препирались, Цимбаларь сложил рисунок вчетверо и незаметно сунул в карман.