Особый отдел и пепел ковчега

— Смахивает на медицинские банки, — неуверенно произнёс Кондаков.

— Кто же ставит банки на бедро, причём практически в одно и то же место, — возразила Людочка. — В своих отчётах комиссия по бальзамированию никак не упоминает данный феномен, что странно уже само по себе, поскольку перечень дефектов кожи включает не только родимые пятна, но и бородавки... Некоторое время эти круги, отпечатавшиеся на теле Сталина ещё при его жизни, оставались для меня загадкой. Но недолго... А теперь пусть каждый из вас положит руку на правое бедро... Да не на моё, болван! — Она шлепнула Ваню по затылку. — Положили? Тогда скажите, что в этом месте обычно находится у мужчины?

— Карман, — дружно ответили все (обсуждаемая тема как-то не способствовала скабрезным шуточкам, благодатный повод для которых давал Людочкин двусмысленный вопрос).

— Что носят в кармане?

Последовали самые разнообразные ответы, но первым несложную шараду разгадал Цимбаларь.

— Ты полагаешь, что это следы карманных часов?

— Именно! — подтвердила Людочка. — Размер совпадает до долей миллиметра, я проверяла... Сталин почти всегда носил при себе карманные часы, на это указывают самые различные источники, в том числе и мемуары Черчилля. Но на фотографии тридцатых годов он держит в руках серебряный хронометр марки «Ланжин», подаренный ему делегатами восемнадцатого съезда, а на снимке сорок седьмого года это уже часы неизвестной конструкции, скорее всего, в стальном корпусе. Я консультировалась у специалистов.

Экран ноутбука разделился на две части, и в каждой из них появилось изображение карманных часов, увеличенное до размеров блюдечка. Качество снимков оставляло желать лучшего, и только очень опытный часовщик мог найти разницу между двумя этими тусклыми, расплывчатыми дисками, к тому же запёчатлёнными в разных ракурсах.

— Таким образом, почти со стопроцентной вероятностью можно утверждать, что следы на бедре Сталина оставил бетил, помещённый в корпус карманных часов. — с плохо скрываемым торжеством закончила Людочка.

— Молодец, слов нет. — Кондаков с уважением покосился на Людочку. — Теперь мы хотя бы знаем, в каком футляре находился бетил, похищенный со стола Сталина.

— Кроме того, выяснилось, что это иудейское чудо способно оставлять следы на человеческом теле, — добавил Ваня.

— Действительно, кое-какие зацепки появились, — согласился скупой на похвалы Цимбаларь. — Сейчас надо искать прозекторов, потрошивших труп маршала, и санитаров, обряжавших его.

— А заодно женщин, при жизни деливших с ним ложе. — Людочка почему-то подмигнула Кондакову. — И похоже, что одну такую мы уже знаем.

— Ни-ни! — Ветеран даже руки вскинул, словно бы отмахиваясь от комара. — Туда я больше не ходок. Посылайте кого-нибудь другого.

— Значит, решено, — сказал Цимбаларь. — Все силы бросаем по следу почившего в бозе Востроухова. Ваня проникнет в дурдом и попытается завести приятельские отношения с маршальским байстрюком. Лопаткина продолжает заниматься исследованием документов, как в архивах, так и в Интернете. Мы с Петром Фомичом проверяем версию, по которой бетил якобы зарыт в могиле на Воскресенском кладбище. Заодно наводим справки обо всех часах, имевшихся в собственности у маршала начиная с пятидесятых годов.

— Но и на генерале Сопееве крест ставить рано, — добавила Людочка. — Чую, нам ещё придётся о нём вспомнить, и не раз... Ты, Ваня, что по этому поводу думаешь?

— Я Годзилла, — замогильным голосом ответил лилипут. — Я гигантская огнедышащая рептилия. А рептилии, даже огнедышащие, думать не умеют. Они только жрут, жрут, жрут и размножаются, размножаются, размножаются.

Людочка, получившая чувствительный шлепок по мягкому месту, вскрикнула, но на сей раз сдачи давать не стала — пусть себе входит в роль.

Давно известно, что на избранную жертву следует нападать в самое неудобное для неё время. На мусульманина — в священный месяц Рамадан. На еврея — в Судный день. На русского — воскресным утречком. На медведя — в период зимней спячки. На лососей — при нересте. На мух — в момент спаривания. На девственницу — всегда и всюду.

Руководствуясь этим иезуитским принципом, Кондаков и Цимбаларь выбрали для визита на Воскресенское кладбище тот ранний час, когда трудящаяся публика, мучимая последствиями вчерашних излишеств, ещё только собирается поправить здоровье, а потому представляет собой столь же легкую добычу, как токующий глухарь или линяющая гадюка.

Пока Цимбаларь держал под неусыпным надзором всю кладбищенскую братию, ожидавшую наряда на работу. Кондаков беседовал в конторе с директором. Когда они вышли наружу, Кондаков был подозрительно весел, а директор, наоборот, хмур.

Оглядев своё разномастное воинство, даже и не подумавшее при этом встать, он тоном, не обещавшим ничего хорошего, осведомился:

— Кто бригадирствовал в девяносто восьмом году?

— Да вроде бы я, — с кучи досок неохотно поднялся работяга, шею которого украшала толстенная золотая цепь.

— Стало быть, Шлямин... — заранее кривясь, молвил директор. — Тогда всё ясно... Это ты ставил памятник маршалу Востроухову?