Особый отряд 731

Бактерии особенно чувствительны к колебаниям температуры. Большинство их живет и сохраняет вирулентность при температуре примерно от 25 до 42–43 градусов выше нуля. Наилучшая температура для них — около 37 градусов выше нуля. Бациллы чумы размножаются даже и при 5 градусах выше нуля.

— Вопрос о том, какие бактерии и в каких случаях лучше применять, в основном можно считать разрешенным… Как вы считаете?.. Теперь вам понятно, почему мы так интересуемся чумой? — то и дело шептал нам Сагава по ходу картины.

После окончания фильма мы вышли на улицу. Июльское солнце клонилось к западу, но воздух был так раскален, что дышалось с трудом. Ослепленный ярким солнечным светом, я зажмурился, так как глаза отвыкли от света. Вдруг кто-то обнял меня за плечи. Это был Акаси.

Я обрадовался и почувствовал, что покраснел.

«Значит, не умер, жив», — мелькнуло у меня, и я поспешил справиться о здоровье.

— Как ваше здоровье?

— Хорошо, — несколько сконфуженно ответил он. Как и раньше, Акаси был в гражданском костюме.

Мне было очень приятно и радостно видеть, что Сагава и Коэда тоже радушно приветствовали его.

— С вашего разрешения, я заберу его у вас на некоторое время, — тихо сказал Акаси, обращаясь к Сагава, и ласково, словно любящий отец, поглядел на меня.

— Пожалуйста, сегодня у нас больше занятий нет, — ответил Сагава.

И я, провожаемый взглядами всех присутствовавших, гордо отправился вместе с Акаси.

— Еще жарко. Куда бы нам пойти? У меня на квартире и угостить-то тебя нечем. Жену я отправил на родину.

— На родину? Вы считаете, что здесь уже опасно? — спросил я, имея в виду предполагаемый переезд в Тунхуа.

— Нет, об опасности вряд ли приходится говорить, но ведь здесь я бываю редко… После нашей встречи я вскоре уехал из отряда и вернулся только вчера.

— Вот и Окинава пала… В каком мы сейчас положении? Где наша армия? — засыпал я его вопросами.

Задавая их, я надеялся узнать, применим ли мы когда-нибудь новое оружие, которое призвано устрашить весь мир, или нет. Кроме того, я рассчитывал услышать от Акаси какие-нибудь оптимистические прогнозы, но он ограничился только ничего не значащим «гм», а затем все же сказал:

— Очевидно, эта осень будет решающей для исхода войны.

Я понял, что Акаси взял меня с собой, чтобы отвлечься от тяжелых мыслей. Ноги сами понесли нас в лавку. Войдя в нее с черного хода, Акаси вместе со мной прошел в маленькую комнату, где никого не было. Очевидно, здесь его хорошо знали.

— Подайте нам чего-нибудь такого… если, конечно, у вас есть, — обратился он к вошедшему мужчине.

Скоро перед нами появились шоколадные конфеты с виски. Некоторое время мы говорили о родной стороне. Под конец Акаси, смакуя виски, проговорил:

— Да, возможно, именно сейчас наступают для Японии самые тяжелые дни.

— Вы опять куда-нибудь уезжаете? — спросил я его после небольшой паузы.

— Гм!.. В последнее время работы неожиданно прибавилось. В Харбине кругом наши враги.

— Наверное, там опасно?

— И здесь и там — везде одинаково опасно, — засмеялся Акаси.

Я до сих пор не знал точно, сколько ему лет. Все вольнонаемные, которые рассказывали мне о нем, тоже точно не знали. На первый взгляд Акаси можно было дать лет сорок, а присмотревшись внимательнее — не больше тридцати. Удивительно, как он мог сохранить простое и мягкое выражение лица. Ведь на нем лежала вся ответственность за работу контрразведки, которая вылавливала шпионов, стремившихся проникнуть в наш отряд. Он свободно владел пятью иностранными языками, но без надобности никогда не показывал этого. Вероятно, в этом и была одна из причин того, что я испытывал к нему безграничное уважение и смотрел на него, как на героя.

Это была моя последняя встреча с Акаси. С тех пор и до августа 1945 года я больше ничего не слышал о нем.

Побег Хаманака

После того, как любимая девушка Хаманака вместе со своими родителями уехала в Тунхуа, он загрустил. По ночам он вдруг вскакивал с постели и как безумный выбегал на улицу. Возвращался обычно не скоро, несколько успокоившись.

Так шли дни.

Кусуно не стало, Хаманака сторонился нас, и мы с Морисима чувствовали себя одинокими и тосковали. Не зная, как успокоить Хаманака, мы решили оставить его в покое и ни о чем не спрашивать.

Однажды ночью после отбоя Хаманака, как обычно, выбежал из комнаты и долго не возвращался. Приближалась ночная проверка, которая проводилась ровно в полночь. Дежурным в этот день был добрый и тихий вольнонаемный Ногути.

— Где Хаманака? — спросил он.

— Только что вышел, — ответил я.

— Вечно он делает все, что захочет. Почему вы не смотрите за ним? — проворчал Ногути.

— У него опять плохое настроение, и мы не знаем, что делать. Как бы не вышло беды, — заметил я.

— Как только он вернется, немедленно доложить, — приказал Ногути.

Было уже час ночи, а Хаманака все не возвращался. Даже молчаливый Морисима наконец не выдержал и проговорил:

— Что же это с ним могло произойти?

Ему, наверное, казалось, что Хаманака или убежал, или покончил с собой.