Читаем «Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник] полностью

Первое утверждение может быть описано как «иллюзия научной объективности» (В. Мау), то есть вера в доступность научного знания о политике и истории в качестве непосредственного руководства для политиков. Податливость общественного мнения делала веру в социализм слабее этого очевидного утверждения. Оно вышло за пределы марксизма-ленинизма в узком смысле и выразило более общую позитивистскую веру в общественные науки и восприятие интеллигенцией отношения между свободой мышления и доступностью научной истины о природе или обществе. Установка на связь между свободой и доступностью истины об обществе, рассматриваемой с точки зрения объективного научного знания, имела два важных следствия. Во-первых, она позволила обосновать свободу слова как самый эффективный режим политики, а во-вторых, означала, что публичная политика является принципиально мирным опытом, а не опытом столкновений или конфликтов между действующими лицами. Политика приветствовалась как производное от научного знания, полученного путем размышления.

Второе утверждение — подспудное или явное допущение закономерного или необходимого характера исторических и политических процессов — стало самым распространенным историософским убеждением. Это допущение свело общий принцип причинности к возможности макрообъяснения исторической эволюции как последовательности этапов с помощью ограниченного набора переменных, таких как производственные отношения, демография, классовая структура, технология и т. д. Законы истории представлялись глобальными и универсальными, а не локальными и специальными. Метафора исторического пути косвенно приписывала историческому времени свойства общественных систем, то есть общественно-экономических формаций. Обсуждение глобальных мировых угроз, тенденций и императив в 1988 году, как правило, заменяло рассмотрение конкретных проблем СССР. Более того, когда официальная историография была признана не соответствующей реальности, интеллектуалы перестройки начали искать доказательства в пользу лучшего набора макроисторических законов и открывать роль воли, однако идеал законоподобной необходимости как движущей силы истории оставался незыблемым. Фактически роль свободной воли в новом понимании ограничивалась выбором правильного пути в определенные критические моменты, но после такого выбора судьбы людей вновь вершил путь. Таким образом, новый акцент на свободу воли должен был быть основан на объективной необходимости, глобальных тенденциях и закономерностях; в данной политической ситуации изучение случайностей или стечений обстоятельств считалось ненаучным [103].

Третье допущение или предубеждение перестройки, на которое хотелось бы обратить внимание, было тонко проанализировано Иоахимом Цвайнертом [104] — и может быть включено в общий анализ интеллектуального контекста того времени. Перестроечные авторы обычно воспринимали историю и ее закономерности как позитивную силу. Это укорененное мнение ярко проявлялось в официальной позднесоветской историософии с ее наивной оптимистической верой в законы истории, гарантирующие СССР успех. Оно же явно сыграло и в ставке Горбачева на демократию и «творчество масс» [105]В 1988 году эта вера проявлялась менее очевидно, и дальнейший ход перестройки, казалось бы, должен был опровергнуть ее, однако фундаментальное доверие историческому провидению осталось в целости, хотя и должно было быть обеспечено новыми аргументами. Энергичный поиск «альтернатив» в советской истории среди прочего привел к мысли, что если в 1988 ‐ м СССР испытывает трудности, а в 1920–1930 ‐ х годах были совершены серьезные преступления и допущены ошибки, то это значит, что страна в какой-то момент упустила правильный альтернативный путь Альтернатива была упущена из ‐ за неверного и свободного выбора (лидера, идеологии или группы), но она, конечно, сущес твовала — должна была существовать! Внимание было перенесено в прошлое, потому что настоящее не поддавалось пониманию и казалось бесперспективным, в то время как альтернативы прошлого и даже историческая эволюция Запада понимались как мирный, прогрессивный и благополучный путь — такой, каким история и должна быть.

Перейти на страницу:

Все книги серии Интеллектуальная история

Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века
Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века

Книга профессора Гарвардского университета Роберта Дарнтона «Поэзия и полиция» сочетает в себе приемы детективного расследования, исторического изыскания и теоретической рефлексии. Ее сюжет связан с вторичным распутыванием обстоятельств одного дела, однажды уже раскрытого парижской полицией. Речь идет о распространении весной 1749 года крамольных стихов, направленных против королевского двора и лично Людовика XV. Пытаясь выйти на автора, полиция отправила в Бастилию четырнадцать представителей образованного сословия – студентов, молодых священников и адвокатов. Реконструируя культурный контекст, стоящий за этими стихами, Роберт Дарнтон описывает злободневную, низовую и придворную, поэзию в качестве важного политического медиа, во многом определявшего то, что впоследствии станет называться «общественным мнением». Пытаясь – вслед за французскими сыщиками XVIII века – распутать цепочку распространения такого рода стихов, американский историк вскрывает роль устных коммуникаций и социальных сетей в эпоху, когда Старый режим уже изживал себя, а Интернет еще не был изобретен.

Роберт Дарнтон

Документальная литература
Под сводами Дворца правосудия. Семь юридических коллизий во Франции XVI века
Под сводами Дворца правосудия. Семь юридических коллизий во Франции XVI века

Французские адвокаты, судьи и университетские магистры оказались участниками семи рассматриваемых в книге конфликтов. Помимо восстановления их исторических и биографических обстоятельств на основе архивных источников, эти конфликты рассмотрены и как юридические коллизии, то есть как противоречия между компетенциями различных органов власти или между разными правовыми актами, регулирующими смежные отношения, и как казусы — запутанные случаи, требующие применения микроисторических методов исследования. Избранный ракурс позволяет взглянуть изнутри на важные исторические процессы: формирование абсолютистской идеологии, стремление унифицировать французское право, функционирование королевского правосудия и проведение судебно-административных реформ, распространение реформационных идей и вызванные этим религиозные войны, укрепление института продажи королевских должностей. Большое внимание уделено проблемам истории повседневности и истории семьи. Но главными остаются базовые вопросы обновленной социальной истории: социальные иерархии и социальная мобильность, степени свободы индивида и группы в определении своей судьбы, представления о том, как было устроено французское общество XVI века.

Павел Юрьевич Уваров

Юриспруденция / Образование и наука

Похожие книги

Homo ludens
Homo ludens

Сборник посвящен Зиновию Паперному (1919–1996), известному литературоведу, автору популярных книг о В. Маяковском, А. Чехове, М. Светлове. Литературной Москве 1950-70-х годов он был известен скорее как автор пародий, сатирических стихов и песен, распространяемых в самиздате. Уникальное чувство юмора делало Паперного желанным гостем дружеских застолий, где его точные и язвительные остроты создавали атмосферу свободомыслия. Это же чувство юмора в конце концов привело к конфликту с властью, он был исключен из партии, и ему грозило увольнение с работы, к счастью, не состоявшееся – эта история подробно рассказана в комментариях его сына. В книгу включены воспоминания о Зиновии Паперном, его собственные мемуары и пародии, а также его послания и посвящения друзьям. Среди героев книги, друзей и знакомых З. Паперного, – И. Андроников, К. Чуковский, С. Маршак, Ю. Любимов, Л. Утесов, А. Райкин и многие другие.

Зиновий Самойлович Паперный , Йохан Хейзинга , Коллектив авторов , пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ

Биографии и Мемуары / Культурология / Философия / Образование и наука / Документальное
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1

«Архипелаг ГУЛАГ», Библия, «Тысяча и одна ночь», «Над пропастью во ржи», «Горе от ума», «Конек-Горбунок»… На первый взгляд, эти книги ничто не объединяет. Однако у них общая судьба — быть под запретом. История мировой литературы знает множество примеров табуированных произведений, признанных по тем или иным причинам «опасными для общества». Печально, что даже в 21 веке эта проблема не перестает быть актуальной. «Сатанинские стихи» Салмана Рушди, приговоренного в 1989 году к смертной казни духовным лидером Ирана, до сих пор не печатаются в большинстве стран, а автор вынужден скрываться от преследования в Британии. Пока существует нетерпимость к свободному выражению мыслей, цензура будет и дальше уничтожать шедевры литературного искусства.Этот сборник содержит истории о 100 книгах, запрещенных или подвергшихся цензуре по политическим, религиозным, сексуальным или социальным мотивам. Судьба каждой такой книги поистине трагична. Их не разрешали печатать, сокращали, проклинали в церквях, сжигали, убирали с библиотечных полок и магазинных прилавков. На авторов подавали в суд, высылали из страны, их оскорбляли, унижали, притесняли. Многие из них были казнены.В разное время запрету подвергались величайшие литературные произведения. Среди них: «Страдания юного Вертера» Гете, «Доктор Живаго» Пастернака, «Цветы зла» Бодлера, «Улисс» Джойса, «Госпожа Бовари» Флобера, «Демон» Лермонтова и другие. Известно, что русская литература пострадала, главным образом, от политической цензуры, которая успешно действовала как во времена царской России, так и во времена Советского Союза.Истории запрещенных книг ясно показывают, что свобода слова существует пока только на бумаге, а не в умах, и человеку еще долго предстоит учиться уважать мнение и мысли других людей.

Алексей Евстратов , Дон Б. Соува , Маргарет Балд , Николай Дж Каролидес , Николай Дж. Каролидес

Культурология / История / Литературоведение / Образование и наука