Когда я читал Успенского, то не намерен был принимать ни его выводов, ни его предпосылок. Я абсолютно не видел причин, мешавших кому-либо произносить во сне свое имя. Я решил проверить собственные ожидания, и в одном из моих ранних осознанных снов мне удалось произнести магические слова: «Стивен, я — Стивен». Я услышал звук своего голоса, однако больше ничего не произошло. Единственным объяснением этому может служить то, что переживания Успенского, Субъекта С. и Патриции Гарфилд были обусловлены их предварительными ожиданиями. Кроме того, вполне возможно, что описанный феномен объясняется нашей привычкой слышать во сне свое имя только в тот момент, когда нас кто-нибудь будит.
Другой иллюстрацией влияния ожиданий на осознанное сновидение могут служить два разных подхода к сексуальности в подобного рода снах. В первом случае женщина утверждали: «Осознание того, что спишь, приносит удивительное чувство свободы — расширяются рамки восприятия, и можно испытать все, что хочешь». «Природа
Свидетельства Патриции Гарфилд совершенно противоположны. Она сообщает, что «добрых две трети» ее осознанных сновидений были наполнены «сексуальной энергией. Половина таких сновидений достигала кульминации и заканчивалась вспышками оргазмов». И далее: «Оргазм — естественная часть
Дело не в том, являются осознанные сновидения «естественно» эротичными или нет, потому как они, возможно, не являются ни теми, ни другими. Скорее всего, «каков сновидец, таков и сон».
Из приведенных примеров можно извлечь два полезных урока. Первый из них заключается в том, что предположения, касающиеся потенциального развития событий в осознанном сне, полностью или частично определяют то, что в действительности происходит. Второй урок— это логическое следствие первого: индивидуальные особенности оказывают очень существенное влияние на феноменологию осознанных сновидений.
Разнообразие действий: к вопросу о контроле
Поступки осознанно сновидящих отличаются таким же разнообразием, как и поступки бодрствующих людей. Некоторые из наших действий чисто рефлекторны. Находясь в осознанном сновидении, мы можем, например, ходить, не теряя равновесия. Другие — инстинктивны: если нас что-то испугало, мы бежим. Большинство действий обусловлены привычкой: мы не теряем способности вести машину даже тогда, когда понимаем, что спим. Наконец, существуют намеренные действия: иногда мы сдерживаем желание убежать, даже несмотря на пугающие события, происходящие в осознанном сновидении. (Отказ от действия — это форма намеренного действия.) Я перечислил здесь четыре формы действий — от самых бессознательных и автоматичных до наиболее сознательных и добровольных. Чем выше уровень наших действий, тем большей свободой мы обладаем. Свобода — это выбор. Нередко этот выбор пугает нас, и мы, как правило, выбираем одно и то же. Однако во многих случаях намеренное действие более приемлемо, чем привычное или инстинктивное. Намеренное действие может заставить нас не бежать от опасности, добровольно встретиться лицом к лицу со своими страхами и преодолеть их. Большинство наших поступков представляют собой сложное сочетание всех четырех уровней действий. Наивысший уровень, доступный нам, определяется тем, насколько в данный момент мы руководствуемся своим сознанием.
В отличие от обычных людей, поступки осознанно сновидящих носят более добровольный характер и более сознательны. Опытный осознанно сновидящий способен проявлять во сне такую же свободу выбора, как и в обычной жизни. Так же как вы можете решить, читать вам следующее предложение или нет, осознанно сновидящий может выбрать то, что будет делать дальше. Проиллюстрируем это сном Сен-Дени:
… Мне спилось, что погожим днем я прогуливался верхом. Вдруг я понял, что сплю, и решил определить, могу ли я применить волю для управления своим поведением во сне. «Ладно, — сказал я себе, — эта лошадь — лишь иллюзия. Местность, по которой я проезжаю, не более чем сценическая декорация. Даже если бы все вокруг не было плодом моего воображения, я все равно мог бы управлять всем этим». Я решил перейти на галоп — и перешел. Решил остановиться — и остановился. Я оказался перед дорожной развилкой. Правая дорога уходила в густой лес, левая вела к развалинам какого-то поместья. С особой ясностью я ощутил, что могу выбрать любую, заставив тем самым свое воображение дорисовывать образы либо развалин, либо леса.9