Ост-Индский вояж (СИ)

— Я говорила, сахиб. День пути на юг.

— Кстати, ты никогда не говорила о детях, Пана. Они у тебя были?

Она понурилась и долго молчала и уступила лишь по настоянию Сафрона.

— Незадолго до смерти мужа их забрал наш раджа. За какие-то долги мужа. Мне так тяжело было вспоминать это, что я никогда об этом старалась не говорить, мой сахиб! Прости меня, глупую!

Сафрон вздохнул, и расспрашивать не стал. Он стал думать о том незнакомце, который видел Панараду. Уверенности в том, что он её узнал, не было. Ведь она была так не похожа на ту крестьянку, которую он увидел в купленном домике-хижине. И платье делало её ещё больше непохожей. Однако… Чем чёрт не шутит, и тревога вновь угнездилась внутри, точа и расширяясь.

Прошло больше года. Панарада родила дочь, и та была так похожа на Сафрона глазами, что он тотчас стал боготворить её. Голубые глаза смотрели живо и с любопытством, не то, что у её братика с его большими синими глазами.

Николка был спокойным, немного даже медлительным, и с почти чёрными волосами. А у дочери они были светлые и немного кучерявились, отливая золотыми нитями. И лицом она была светлее и меньше походила на туземцев. Зато оба ребёнка имели одинаковый овал лица, удлинённый и мягкий. Прямые носики приятно посапывали во сне, а проснувшись, Николка тотчас бежал смотреть сестричку и долго неподвижно наблюдал её, явно дивясь и наслаждаясь живой куклой.

— Смотри, Пана, как Николка нежно смотрит на нашу дочурку, — улыбался Сафрон, кивая на сына.

— Да, сахиб. Ему уже пять лет, и он будет заступаться за сестру на улице.

— И в жизни, моя Рада! Так у меня на родине некоторых девушек зовут. Тебе нравится?

Женщина грустно улыбнулась, кивнула и взяла захныкавшую дочь на руки, готовясь покормить грудью.

Сафрон много работал, Панарада копила деньги, складывая на чёрный день, дети быстро подрастали, а время бежало неудержимо и быстро.

— Рада, сколько тебе лет? — спросил однажды Сафрон, и добавил: — Я сам своих лет уже не помню и затрудняюсь сосчитать. Тут года какие-то расплывчатые и незаметно проходят.

Женщина задумалась, подсчитывая.

— Мне кажется, что уже сорок два года минуло. И давно. А тебе, сахиб?

Сафрон тоже задумался. В памяти всплывали картины прошлого — Дон, казаки, Лжедмитрий и «Тушинский вор», в войсках которого они надеялись чего-то добыть для хозяйства на Дону. И побег из Москвы, который и привёл их сюда, в Индию. Странны, непостижимы повороты судьбы! И всё прикинув, он ответил:

— Думаю, Пана, что мне тоже порядочно. Тридцать пять лет определённо есть.

— Какой ты молодой, мой сахиб? Мне так неловко, что так получилось!

— Чего так, женщина? — вскинул он голову и всмотрелся в её чёрные большие глаза под почти сросшимися бровями, чёткими дугами прочертившиеся над ними.

Она смутилась и не ответила, но и так стало ясно, что её беспокоит.

Сафрон притянул её желанное тело и крепко прижал, поцеловал в алчущие губы, несколько темноватые, что единственное, что не очень нравилось казаку.

Сафрон успокоился, ещё немного подумал и молвил, ни для кого не предназначив свои слова:

— Полагаю, что сейчас тысяча шестьсот тринадцатый, или немного больший год. У нас считают годы от сотворения мира, а тут от рождения Христа. Так что мне трудно пересчитать на наше время. Но можно узнать в фактории. Там всё это великолепно знают. Им нужно.

— А нам не обязательно, — опять с грустью ответила Рада.

Торговля Сафрона процветала. Два раза в неделю он привозил рыбу в факторию и продавал по дешёвке, что было приятно чиновникам. Некоторые были с семьями и всячески экономили, готовясь вернуться на родину с деньгами.

Дочь Сафрон настоял назвать Еленой, или Хелен по-английски, что означало «солнечная». Она ведь была светлоголовой и голубоглазой. Рада не очень противилась, но предлагала имя Сунита, и Сафрон предложил дочери дать два имени, заявив решительно:

— Будем называть каждый на свой лад. Это даже интересно. Хелен Сунита!

Прошло почти два года. Никто больше не вспоминал ту злосчастную встречу на базаре.

Сафрон вернулся с рыбалки, собираясь отвезти улов в факторию, как Николка выскочил навстречу со слезами на глазах и закричал ещё издали:

— Папа! Маму убили! Её только что принесли в дом!

Тут Сафрон заметил, что на него странно смотрят соседи, и у его ворот толпится народ. Он ударил мула вожжами и скоро был во дворе. Там он с ужасом увидел уже обмытое тело несчастной Панарады, одетой и убранной сердобольными соседками.

— Её выследили какие-то люди из деревни, — говорил сосед, пожилой индус с длинной чёрной бородой и белых замызганных штанах. Его худой сморщенный торс без одежды выглядел неприятно и жалко. — Они тут же с криками принялись швырять в неё камнями. И первый же угодил в висок, и она упала.

И тут Сафрон вспомнил её рассказ о далёкой встречи с деревенским, что вроде бы не узнал её. Узнал-таки! Вот злодеи! Приехали, выследили и зверски убили, оставив двух малолетних детей! Проклятье на их дурацкие головы с их дикими обычаями!