Остались одни. Единственный вид людей на земле

Так как человек обладает органами чувств, одинаковыми с низшими животными, то и основные побуждения его должны быть одинаковы… Но у человека, быть может, несколькими инстинктами меньше против животных, стоящих непосредственно перед ним. Оранги на Восточных островах и шимпанзе в Африке строят платформы, на которых они спят; у обоих видов одинаковые обычаи, следовательно, можно принять здесь влияние инстинкта; но нельзя с уверенностью отрицать другого объяснения, по которому эти животные имеют одинаковые потребности и одинаковый ход мыслей. Обезьяны, как мы знаем, умеют отличать ядовитые плоды, которыми изобилуют тропики… Мы вправе заключить, что обезьяны узнают, быть может, из личного опыта или из примера родителей, какие плоды следует выбирать.

Дарвина критиковали за излишний антропоморфизм и за то, что он то и дело “очеловечивал” поведение животных. У него действительно не было надежных данных по поведению обезьян – в основном он опирался на наблюдения за обезьянами в неволе и рассказы путешественников, – и совершенно естественно, что он порой ошибался. Но в целом он был очень осторожен в своих обобщениях. Теперь мы гораздо больше знаем о наших эволюционных связях с родственниками-приматами и не удивляемся, обнаружив схожее поведение и надлежащие ему схожие нейронные связи в мозге. Например, обезьяны способны узнать лицо, а также определить выражение лица по отдельным схематичным элементам, для этого им не обязательно видеть точное изображение лица. Нейробиолог Вилейанур Рамачандран указал на потенциальные возможности “зеркальных нейронов”, имеющихся в мозге и обезьян, и людей. Зеркальные нейроны – это нервные клетки, которые возбуждаются, когда животное производит какое-то действие или когда оно видит другое животное, производящее данное действие. Подобное мысленное “прокручивание” действия полагалось важнейшей предпосылкой обучения, социальных взаимодействий и эмпатии у человека; животным же оно давало базовые инструменты для понимания – “чтения” – мыслей сородича, а без этого, как мы увидим, невозможно существование столь сложных социальных систем, как у нас.

Приступая к реконструкциям сложного поведения древних людей, мы сталкиваемся с серьезной проблемой. Мы можем судить о поведении лишь по вещественным остаткам – каменным орудиям, разбитым костям, оставшимся от бывших трапез, – а ведь все это лишь конечный продукт утерянной в веках цепочки мыслей и действий, которую мы теперь на свой страх и риск пытаемся воссоздать. Конечно, если мы говорим, например, об изготовлении простейших орудий труда или о примитивных методах охоты ранних людей, то вполне можем ориентироваться на поведение обезьян. Но насколько были похожи на шимпанзе, скажем, Homo heidelbergensis из Боксгроува, жившие 500 тысяч лет назад очень далеко от своей тропической африканской родины? Они уже умели мастерить такой сложный инструмент, как каменный топор, они уже охотились не только на мелких млекопитающих, но и на дичь покрупнее – оленей, лошадей, носорогов. Вдобавок важно учитывать, что Homo heidelbergensis обладал большим мозгом, почти таким же, как у нас сейчас. Чтобы понять эволюцию нашего большого мозга, нужно посмотреть для чего он мог использоваться.